фoтo: Ксeния Кoрoбeйникoвa
Oскaр-чeлoвeк, тaкoй жe, кaк xудoжник: глубoкий, прямoй и бьeт прямo в душу. Oбщeниe с ним дaeт нaдeжду. Oсoбeннo этo oтнoсится к eгo живoписи, в кoтoрoй oбязaтeльнo eсть пятнo свeтa пoсрeди тьмы и сeрoсти. Этo пeчaль и тoскa русскoгo интeллигeнтa — зa свoю Рoдину. Нo oн никoгдa никoгo нe винил. Из Мaстeрoв, вooбщe нe слышит нeдoбрoжeлaтeльнoгo или вoрчливoгo слoвa.
В 1974 гoду Oскaр и xудoжники-нoнкoнфoрмисты устрoили выстaвку свoиx рaбoт в Бeляeвe — нa пустырe пoд oткрытым нeбoм. Пaртийнoe нaчaльствo рeшилo нaучить иx ум-ум; пришли бульдoзeры и рaзрушили всe, мoльбeрты с кaртинaми. В тoт жe дeнь xудoжники стaли извeстны, a «бульдoзeрнaя выстaвкa» oстaлся в истoрии.
Oскaру скoрo 90, нo oн нe исчeз вкус жизни: oдeвaeтся элeгaнтнo, бaлуeтся винoм, филoсoфствуeт, чтo перебивать его не хотите, не так ли спросить, почему. Дом находится редко, встречи художников в Париже просто: он не пропускает ни одного культурного события, связанные с Россией. Открытие является ли Российского духовно-культурного центра на берегу сены, в день открытия «hands-free» выставки из коллекции Щукина в музее Louis Vuitton в Булонском лесу или лекция архитектора Александра бродского в Центре Помпиду, где теперь полно современного русского искусства — благодаря стараниям Ольги Свибловой и щедрости российских коллекционеров.
фото: Ксения Коробейникова
Именно на Центр Помпиду окна двухэтажной мастерской «Оскар». Звучит может быть пафосно, но выглядит совершенно непретенциозно. Белые стены, минимум мебели, много книг и цветов, верба. Несколько десятков холстов, скромно стоящих вдоль стены. На полке — портрет покойного мужа, уникальной художницы Валентины Кропивницкой, и икона божьей Матери, который едет от «Оскара» из картины в картину. Еще одна героиня его работ — ржавая ручной шлифовальный станок — крепится на столе в центре мастерской.
— Нашел ее на барахолке в Марселе и сразу же понял, что она может стать одним из героев моих работ, такие как бутылки водки и селедки. Я люблю такие вещи. Только у мясорубки подтекст слишком много выходит. Так нарисовал его два раза и остановился. Может, еще буду писать, но не загадываю…
— Почему?
— Я много лет. Учитываю границы человеческой деятельности. Дальше чем на неделю ничего не планирую. Хотя я чувствую, что главный образ, так и написал. И даже идея не есть то, что должно быть. Каждый раз я думаю, может, сама начнет писаться. Но не идет, и это правильно.
фото: Ксения Коробейникова
— Почему?
— Может, я и не должен ее писать. Человек не решает все до конца. Путь ему предначертан Богом или судьбой — не знаю, кто там. Выше себя не прыгнешь, даже если есть приказ сверху. В любом случае не стоит говорить себе: теперь я буду сидеть и сотворю лучше. С таким настроем обязательно что-то испортишь. Раньше, когда рисовал, не до конца понимая, что я хочу, иногда добавлял иностранец предмет и разрушал настроение полотна. Сейчас научился с этим бороться. Не знаю, хорошо ли это или плохо.
— Почему?
— В жизни, как и в искусстве, на сто процентов ничего не происходит. Человечество этим спас. Так легче жить. Все ваши проблемы, у меня слишком много. Мне в Париже хорошо, власти не оказывать давление, но имеет свои трудности. Париж наша интеллигенция всегда идеализировала. Счастье просто побывать здесь, а потом вдруг пожалуйста: давай мотай, так что больше вас не видели. Как может быть неприятно, когда вы, сэр, Париж дают. Если б наоборот, то, может, я бы и обиделся. Хотя привык обижаться только на себя. Сейчас не до него — возраст, рисую теперь гораздо медленнее, за одну-две картины в год. А более чем полвека, написал 1500 работ. Несколько десятков храню дома, а остальные гуляют по миру, живут сами по себе, вдруг появляются на аукционах. Некоторые просто по манере письма и посылки, знать.
фото: Ксения Коробейникова
— Почему?
— Раньше работал в момент, быстро, много. Теперь не тороплюсь, перемазываю каждый снимок, без конца. Иногда придираюсь к себе. Так случилось в Москве, десять лет назад (более Оскар в Россию не придет. — К. К.). Прогулялся по улицам, попробовал что-то нарисовать — стала карикатура. Внешний вид код Москвы изменился: ясно, что не один чиновник по ней ходил. Самим собой, чтобы не чувствовал. Может быть, и потому, что он пришел как чужой, с французским паспортом. Позже Александр Авдеев (министр культуры с 2008 года до 2012 года, в настоящее время посол России в Ватикане. — К. К.) вернулся к нам с женой гражданство. Я бы сейчас поехал в Россию, но не могут.
— Почему?
— Врачи не могут выезжать за пределы Франции. Говорят, что свое отъездил. Я действительно на жизнь не жалуется, знакомые-то отсидели несколько сроков в лагерях и тюрьмах. Я еще легко отделался. В общем, я за компромисс и мир, а не за «бульдозерные выставки». Другое дело, что власть так устроена, что он должен был защищаться. После «бульдозерной выставки» появилась страсть. С одной стороны, это победа, как и наши шпану признали в горком стали принимать. С другой стороны, начал в сплите, не все художники согласились сотрудничать с властями. Кто-то эмигрировал, другие продолжали сопротивление. В результате была достигнута не нами, нашим последователям и ученикам, хотя конкретно у меня их никогда не было.
— Почему?
— Что в наше время можно узнать? Вот пришел юноша и попросил научить рисовать. Я могу только объяснить, как создается моя живопись. Другие методы, хорошо не знаю. Тогда он будет идти на выставку, например, в Центр Помпиду, где вы сможете увидеть знаменитый «Фонтан» (он же писсуар. — К. К.) Марселя Дюшана. Ученик будет мне и сказать: автор просто подписал экспонат, теперь он стоит миллионы евро, а вы мне голову морочите со своей фотографией! Не подумайте ничего плохого, просто настал такой период в мировой истории искусства, экспериментальные. Со странным результатом.
— Почему?
— Позвонить опыта современного искусства, положительный или отрицательный результат не берусь. Мы возвращаемся в начало пути, потому что старый мир разрушили до основания и построили новый. Но эта «новая» сегодня 100 лет. Уже ничего нового не происходит, только название. Контрольной точки осталось таким же: в России — Малевич, на Западе — Дюшан. Он радикальнее Малевича, потому что казимир в отношении Марсель — традиционалист, ткани берет, рисует. Дюшана никто не переплюнул и вряд ли переплюнет.
— Почему?
— Дальше идти просто некуда. Он, как и многие в ХХ веке, началась опытно-идея — проверить границы между искусством и жизнью. Жизнь — это божье творчество, искусство — человеческое. Трудно назвать работы Дюшана искусство. Некоторые современные российские искусствоведы называют искусством то, «что они сделали в музее». Хотя после него нет массового искусства. Но они не верят и что-то мне сказали: пусть ваши пейзажики и портретики где-то полежат, мы не можем в галерее современного искусства сделать сувенирчики. Спросил их, какое они имеют право решать, что является искусством, а что нет. Ответил, что ехали мировых музеев современного искусства и читали все, что о нем написано. Им даже не приходило в голову сказать, что они что-то сами пришли!
фото: Ксения Коробейникова
Все эти искусствоведы посоветовали объездить и читать так же, как и они, что наше мнение в арт-мире, играло, по крайней мере, какую-то роль. Они полностью игнорируют историю искусства, где во все времена одинаково понимали и ценили статуи микеланджело — как покровителя Медичи, так и последний крестьянин. Слава богу, они стояли на площадях. На них не ставятся таблички с текстами, написанными абракадаброй. Это язык, который необходимо сначала изучить, как говорить о современном искусстве. В противном случае сегодня не понимают, что хотят сказать некоторые искусствоведы. А когда потрудишься и выучишь их язык, оказалось, что ничего не стоит они и не говорят. Говорить-то ничего.
— Почему?
— Если бы вы были в Центре Помпиду, то поняли, что девяносто пять процентов там, кажется, не стоит. Даже если тебе будут объяснять вам, что перед тобой, еще ничего не видите. Я не придираюсь и, в общем, интересно семьдесят процентов мирового искусства. Проще сказать, что это не нравится, — например, сюрреализм, кроме Рене Магритта и Поля Дельво, который наполовину сюрреалист. Я не люблю авторов, которые сознательно хотели бы, чтобы зрителю стало опасным для их работы. Кстати, после выставки Кунста у меня было чувство физической тошноты. А из картин Босха, который дьявол знает, что уродства и отображает, не воротит.
— Почему?
— Он не ставил перед собой такой цели. Теперь все наоборот. Прежде чем мы ушли с выставки, переполненные прекрасными чувствами, сегодня это слово в буквальном смысле до тошноты. Оцениваются навыки, сейчас это не требуется. Была в почете индивидуальность, в настоящее время личность не должна чувствовать. Сегодня даже национальность художник, не может прочитать в работах, разве что у японцев и китайцев. Это все эксперименты. Так же, в архитектуре. Взгляните на центр Помпиду: он похож на человека, который вырезали и показали внутренности. Что, в Америке также поставил лестницу на улице, но делают это из-за пожарной безопасности, а не из-за дизайна. В общем, чтобы вызвать шок, кишки висят снаружи, как будто о конце говорят. Хотя, может быть, это начало…
— Почему?
— Может быть, «Черный квадрат» — это не конец, а ноль, точка отсчета. Потому что сейчас в эпоху ренессанса, не только в искусстве и в науке. В конце концов, гений на все виды деятельности, не хватает. Они делятся не по демократическому принципу, не для большинства. Кстати, не Гойя, Леонардо и Дали за демократию не очень хорошие. В демократии талант понижает уровень большинства. Для них «Квадрат» является простым, туалет тоже. Даже если около такого нагородят бог знает какую теорию. Вот меня называют социальным художником, а я не живу наклейками. Не знаю, можно ли слово «социальный» применить к «Квадрату» Малевича? С одной стороны, не существует, а с другой, с ним началось в ХХ веке: дома квадратных, в клетках, как в инкубаторе. Одежда стала квадратной, более функциональная, примитивные и дешевые. Проще и дешевле-демократическая тенденция. Хотя, где для некоторых демократия, а для других нет.
— Почему?
— На примере Уорхола объяснить. Он делал работы для людей, продавал их в супермаркете, и они пришли к миллионерам и стоят много денег. Богатые всегда будут существовать, никакая демократия их не отменяет. Им следует вкладывать деньги. Хорошие вещи, которые и до нашего времени, на рынок почти не попадают. Они уже давно разобраны на государственных и частных коллекциях. Но олигарх не заработал бы миллиарды, чтобы купить то, что мы с вами можем себе позволить. Значит, нужно искусственно создать эти безумные цены на свой товар. Так и подняли цены на массовое искусство и в целом на многое другое. Моя работа странно, выросли в цене.
— Почему?
— Может быть, потому, что я продаю по одной работе в год. Заказы я не беру, потому что они связывают руки и ноги. Наконец-то я начала жить для себя. Всегда мечтал рисовать и ни о чем не заботится. В конце концов, пришлось продать все, что работает, трубы носить, работать на железной дороге, чтобы на хлеб заработать, за квартиру платить. Под конец жизни судьба мне вернула долги.
Справка «МК»
Оскар Рабин — лидер Лианозовской группы (московские художники-нонконформисты 1950-1960 х). Первым в Советском Союзе стал продавать, работать в частном порядке. В 2006 году стал лауреатом премии «Инновация» за вклад в искусство. Работы находятся в собраниях Третьяковской галереи, Русского музея, Московского музея современного искусства, музея Циммерли Ратгерского университета, входят в коллекции Александра Глезера, Вячеслава Кантора, Александра Кроника… Цена на них начинается с 30 тысяч евро. В 2008 году картину «Город и луна» («Социалистический город») в 1959 году. года на торгах продано почти на 172 тысячи фунтов.