фoтo: Иринa Сeвeрнoe
«Я ждaл, нa пoлучeниe дoкумeнтoв и жил в спaльнoм мeшкe»
— В 90-м вы xoтeли бы пoexaть в Гeрмaнию? Нaлeвo, a пoтoм вeрнуться. Пoчeму? Нeт тeaтрaльнoй жизни? Чтo вaс нe кoстюм?
— Я был тaм мнoгo, нe кoстюм. Мнe былo 23 гoдa, я eщe прeдстaвлeния нe имeл, чтo я вooбщe сeрьeзнo зaнимaться тeaтрoм. Я тoлькo вeрнулся сo службы. У нaс eсть группa людeй мaлo, и были иллюзии, чтo мы сo свoими идeями прeкрaсным грaницeй oчeнь нужны. В южнoй aфрикe, нaпримeр, или в Aвстрaлии…
— A вoт иллюзии, чтo нe нужнo?
— Aбсoлютнo. Нe xoтeл ждaть, пoкa люди oбрaзумятся, пeрeстaнут зaрaбaтывaть дeньги. Я нe xoтeл зaрaбaтывaть дeньги, никoгдa. Тoгдa дaжe и мoлoдыe жeнщины, пoмнитe, вы xoтeли пoзнaкoмиться с жeниxa тoлькo зa рубeжoм.
Мы приexaли в Бeрлин, a этo риск. Пoexaл нa вызoв, DDR, oстaлся тaм, ждaл, чтo oбъeдинeниe Гeрмaнии. Кoгдa oн слoмaл стeну, я пoмню, кaк в пeрвый дeнь oн прoшeл из Вoстoчнoгo Бeрлинa в Зaпaдный, нa чек-пойнте «Чарли». Это было 70 шагов всего, и я перешел в другой мир полностью. Меня там все потрясли.
Помню, как я увидел, что кафе уже в районе Западного Берлина, где за столиками на улице сидели люди. Стоял стакан с пивом. Стакан такой на ноге. На этой ноге немного кружевная салфеточка кругленькая. Пиво стоило 3 дойчмарки. А у меня всего было 52 дойчмарки, которые я считал большими деньгами. Но когда я увидел, как человек сидит, и пьет по три марки пива», — думал он, никогда в жизни я не смогу себе позволить вот так же вальяжно сидеть, говорить… Для меня это было что-то с другой планеты.
Я быстро понял, что меня здесь ждет. Но мне очень хотелось остаться, потому что это было так красиво, так приятно и так по-разному… У меня в конце концов Красный Крест приняли документы, то по еврейской линии, я шел (у меня отец еврей). Я сказал там, что я страдаю от антисемитизма. Наврал, конечно, мне было очень неудобно. Меня направили на социальное жилье, поселили с двумя марокканцами. Ну да, он должен селить только с арабами, а как же!.. Я с ними мог жить там, и с половиной дня, а потом оттуда ушел. В противном случае я бы не выжил просто.
— А где ваша толерантность?
— Слова «толерантность» в 90-е года не существовало. Только марокканцы все вещи, которые я имел, были изъяты.
— И затем вы лучше поняли суть арабо-израильского конфликта?..
— Нет, я тогда не понимал. Но что-то подобное испытал в армии. Когда я служил, там были и представители наших среднеазиатских республик, вместе нам было сложно.
В результате я ждал на получение документов и жил в спальном мешке. Но когда они дали мне документ, и я понял, что в скором времени могут остаться в эту секунду я чувствовал, что это навсегда. И испытал ужас, просто кошмар. Я ушел навсегда попрощался с родителями и надеялся, что, когда в Германии закреплюсь, они приходят ко мне.
Я помню, когда я выходил из дома, он сослался на улице, — отец стоял в кухне у окна и смотрел. И я подумал, что, может быть, никогда его не вижу. Но как только я чувствовал, что это навсегда, и пошел в российское посольство и сказал, что должен вернуться обратно.
Больше месяца жду паспорт. Он выступал на улице с пантомимой, стоял живой памятник на Курфюрстенштрассе, именно на месте, где недавно теракт с грузовиком. А когда вернулся в Кемерово, был счастлив. Но там это могут не понять, думали, что я слабак и неудачник, потому что все хотели идти, и я вернулся. Но это было так здорово, что в 23 года я расстался с иллюзиями о Европе, и что меня где-то ждет. Европу я не разлюбил, но я понял, что мне там не жить.
«Я не ездить в Украину»
— Скажите, вы любите себя?
— Да. Мне было интересно, потому что очень многие, как ожидается, будет себя. Неизбежно должен любить себя. Как артист, как автор, и как писатель. Потому что писательский труд — это работа. Я и на сцене. У меня и раньше вызывало отвращение просмотр видео и голос, но пришлось привыкнуть. В театре я себе почти всегда не нравлюсь, а в фильме всегда нравлюсь, потому что я там другая, я там слушаюсь режиссеров.
— Любая попсовая девушка теперь говорит «мое творчество»… Но про ваше творчество, что вы говорите?
— Я никогда не работал на заказ, никогда. И цена вопроса для меня не стоит всегда. Я помню, когда были очень нужны деньги, мне предложили сделать инсценировку одного романа. А я тогда уже стало известно, две «Золотые маски», шли драмы,… И приказал мне, он прекрасный человек. Я очень хотел все сделать, но мне удалось. Вот я попробовал один раз, но это не мое.
— Извините, но мне кажется, что вы очень закомплексованный человек. Так я вас вижу.
— У меня есть один комплекс: я очень мнительный. Второй, на мой взгляд, нет. Могу сказать, что часто бываю стеснительным. Но я не думаю, что лень — это комплекс.
— Для человека, что, в комплексе. Хотя, если это для вас органично…
— А от мнительности, я страдаю и всегда, долго беспокоиться некоторые переговоры, конфликты. Все время думаю, как можно сделать лучше. Это чрезмерная чувствительность, вероятно. Себя утешаю, понимаю, что человек, прежде всего, давно уже забыл этот разговор, но…
— А вы раб успех, то есть. боитесь неудачи?
— Я не хочу. Но я очень убежден автор, в конечной уверен. Я работаю немного, одно произведение в два-три года. Я над ним долго и тщательно работать. И когда я это релиз, я знаю, что лучше я не могу. И мне нравится то, что я сделал на данный момент, иначе бы я не производит. Конечно, обидно, когда я прочитал поверхностно, глупые и злые пасквили в свой адрес от критиков и журналистов. Мне это не приносит радости. Но я хорошо, спокойно держать удар и очень долго не реагирую, не отвечаю. Но так же, когда я читаю одну восторженную глупость, это тоже ранит. Мои спектакли и литературные произведения очень просто организованы, чтобы поняли и осознали, как были задуманы, это не шифр.
— Но вы понимаете, что восторженность по отношению к вам, проходит, мода на вас проходит. Беспокоитесь ли вы о том?
— Это прошло, конечно. Но для студентов театральных вузов, я уже классик…
— Главное, что не замшелый.
— Я начал в 2000-е, это мне кажется, как недавно это все было. А человек, который сейчас учится в театральном вузе, скажем, 21, и, конечно, ему кажется, что я был всегда. Я не модный, восторги кончились. Но меня любят, я знаю это. И это большая ответственность, чем удовольствие. Здесь ни в коем случае не отпуская. Если я что-то сделать не так много в игре, мы, зрители простят. А вот участвовать в чем-то неправильном… в политической жизни, например, в каком-то военном конфликте… Или в откровенно коммерческом проекте. Вот это мне не простят. Но моя аудитория их очень много. Вероятно, полтора миллиона. Или два. Мне есть перед кем нести ответственность.
— Это был политруком в ДНР вы не поедете, как Захар Прилепин?
— Мое имя было там. Но я не могу ездить на Украину.
— Вас тоже есть запрет? Крым наш?
— Ну, да, Крым русский, то ничего. Один раз я сказал, что Крым был аннексирован незаконно, но это правда. Как Янукович был свергнут незаконно, но это правда.
Меня позвали ехать в Донецк, у меня бабушка из Мариуполя, точнее, от Жданова, и Донецк для меня — территория детства, я люблю этот город. Незадолго до того, что там произошло, я был на гастролях и в Луганске, и в Донецке. Есть много людей, которые были бы мне рады. Но я не пошел туда по той причине, что я думаю, что невозможно, чтобы незаконно пересечь границу. Это мое убеждение.
— Это, кажется, больше не в тренде. Появились более религиозные люди. Не?
— Все в порядке! У меня есть мое место. В российском контексте людей, трудно переживает этот момент. Пик зрительского, читательского внимания, потому что это в основном связано с удивлением. Но то падение, конечно. И нужно, чтобы уйти с вершины на некотором плато, и жить на этом плато плодотворно.
Но в России людям трудно это переживает. Спад внимание на себя, они испытывают, как провал, неудача, начинают суетиться. Могут полезть в телевизор банально напомнить о себе.
До меня это счастье на профессиональной сцене пришел в 33 года, и я точно знаю, что я хочу. После первого успеха я не зачастил, я сознательно уменьшить громкость. Не вступил ни в одну труппу ни одного театра, отказался от всех предложений, связанных с ТВ. А что их было много. Уже три года я перестал быть модным явлением, и это мне понравилось. У меня тогда родился второй ребенок, сын… Теперь уже трое детей, и я понял, что это так, жить можно, все в порядке. А потом еще появилась литература, и это было очень радостно.
— Вы все берете из себя только в буквальном смысле. Но, может быть, люди устали от этого, они не обязаны каждый раз погружается в свой внутренний мир?
— Я не знаю, о чем вы говорите. Аудитория, которая пришла в 2000 году, — это 25-45 лет. На сегодняшний день это точно так же. Моя аудитория уже несколько раз изменилась.
— Я помню, что вручали театральную премию «МК» на звание полумэтров. Вы обиделись?
— Ну, как я мог оскорбить, если неподалеку Гафт, Табаков… Знаете, когда мне дали премию «Антибукер» последний на русском языке, то вручили значок, очень красивый, с золотым кружочком. Я его приколол на пиджак и ходил так. Но там, как Фазиль Искандер, Василий Павлович Аксенов… Ну как я мог со своим символом, там мигает? Это же смешно! Я его сразу отстегнул, положил в карман. Потом снял куртку, перекинул через руку — и сразу же значок потерял.
«Как я прогнал бабочки»
— Вы, как кто-то сказал, что ваш литературный корни идут из чехова…
— Ну да, из чехова, Володина.
— То есть, — Чехов, Володин, Гришковец? Можно так сказать?
— Нет, еще нет. Я кусок этого вектора направления. Гуманитарные драмы, гуманистический взгляд на человека, на жизнь и искусство. А что с этим будет происходить с моими пьесами, я не знаю. Но я свои корни я чувствую, там. И в то же время понимаю, что меня не было бы, если бы не было, Жванецкого и Ираклия Андроникова. Я не осмелился бы один раз выйти на сцену, если бы не было этих людей. Кто-то скажет, что это нескромно. При чем здесь скромность? Я все еще может профессионально говорить об этом, я теоретик литературы на своем образовании.
— Не обижайтесь, пожалуйста, но у ТВ-программы «Слава богу, ты пришел!», там пришлось импровизировать. Но мне показалось тогда, что вы абсолютно не можете работать. Тогда я даже подумал: вы, конечно, Гришковца нет чувства юмора?
— Мне очень трудно быть на сцене, в команде, я не привык к нему. И я действительно не как импровизатор, как КВНщики.
— Но в той же передаче, кроме вас, Наташа Королева, и прекрасно все работает.
— А мне было весело, интересно, очень весело, но я не знал, что сказать. И я никогда не хотел, пересмеять кого-то. Как-то меня тянет на сцену КВНщики, я попытался только открыть рот, что-то там шутка — они меня так уделали, по полной программе. Они недобро пошутил, но мне так весело. У меня другая реакция и очень быстрый ум: я могу сразу отшутить тогда, когда что-то происходит в зале, неадекват какой-то.
Как-то выступал в Ярославле. Зрелище не смешно, а вид — люди смеются. В голос, весь зал. И не смотрят на меня, а куда-то в сторону. Я посмотрел, и в луче прожектора рядом со мной летит маленькая бабочка. Я махнул рукой, так, что она улетела, а он — раз! — вокруг меня снова и снова, то же летит. Здесь все захохотали. Я снова махнул… и она снова. В конце концов я прогнал его в темноту, бабочка улетела, и зал как-то загрустил. И я сказал: «Извините, пожалуйста, я прогнал бабочка исключительно потому, что на афише написано «моноспектакль». И номера и немедленно вернулся ко мне.
В Кемерове пошел я на хоккей, занимался. Получилось отлично, но тренер четко понял, что мне все равно, выиграет наша команда или нет. Волнение играть у меня не было. И в картах, и в шахматах — то же самое.
— Евгений, вы мне очень симпатичны своей адекватностью, умом и здравомыслием. Но скажите, почему вы наехали на Елену Ваенгу? Как такой разумный человек…
— Я видел афиши в нескольких городах и знал, что есть такая певица, которая собирает большие залы в санкт. Петербурге, два-три раза подряд. Я его не слышал никогда. И был потрясен, что на Первом канале в день православного Рождества, показали ее концерт в Кремле. Я тогда был возмущен, потому что для исполнения таких композиций есть определенные места. Я не понимаю, как можно в святой день Рождества, чтобы дать в прайм-тайм на федеральном канале шансон. Это неправильно. Он был очень расстроен. Пишет, что так любит мое творчество, читает все и очень отчаянной этим моим словам. Тогда у нее тур, и в каждом городе она посвящала мне одну свою песню.
— Это христианский подход к работе!
— Конечно. И то после года она пришла очень сильно, в Краснодаре. Я играл спектакль «Плюс один». И когда закончился спектакль, зал встал, аплодировал, — вдруг ряда с шестого вышла большая женщина в темной шали такой и дал мне букет роскошных роз. Мне удалось только немного держать тебя за руку и сказать: «Елена, это является актом». И она пошла, никто не узнанная. Это было прекрасно.
— Вы служили на флоте, три года. Вы поняли, о человеке что-то новое после этого?
— Я не думал, что человек может быть настолько отвратителен. Что он может получать сладострастное удовольствие от унижения другого. И я прошел через это, что.
— Но, возможно, если вы прошли через это, то не было бы в качестве драматурга — Гришковец?
— Да, возможно. Я намеренно в своих произведениях не обращаются к уродливым, отвратительным и темную сторону человеческой природы. Этот опыт человеку не нужно. Наверное, если у меня не было этого опыта, я был бы счастливее человек. Я не драматург, а был бы кто-то другой. Я не знаю, что лучше.