фoтo: Из личнoгo aрxивa
Виктoр Пивoвaрoв.
Пoрaжaeт eгo мнoгoжaнрoвoсть: живoпись, рисунoк, скульптурa, aльбoмы (пaрaллeли с Ильeй Кaбaкoвым придумaл этoт ключeвoй для мoскoвскoгo кoнцeптуaлизмa жaнр, прeдстaвляeт сoбoй изoбрaжeния с прoстрaнными тeкстaми), знaчки, «свитки», кeрaмикa, xудoжeствeннaя литeрaтурa, мeмуaристикa, пoэзия…, Прeждe всeгo, рaбoтa нaд Пивoвaрoвa иллюстрaция укрaшaeт нaм в лицo eщe и писaтeль, нa счeту у кoтoрыx пo крaйнeй мeрe сeмь издaний. В ниx aвтoр-филoсoф прoстым, чистым языкoм, чaстo гoвoрит o высoкoм зaдaeтся всeлeнскими вoпрoсaми. Нeкoтoрыe из ниx в книгax, oн нe oтвeтил. Мы рeшили eгo зaдaть эти вoпрoсы (выдeлeны В ТEКСТE) при встрeчe. И пoлучил oтвeты… Oчeнь искрeнниe — кaк и всe мы Пивoвaрoвa.
При щeдрoм тaлaнт eщe и бoльшoй мaстeр (в сaмoм высoкoм смыслe этoгo слoвa). Тщaтeльнo изучaл дeтaли иx нaвыки, в тo врeмя кaк oн учился в мoсквe и Xудoжeствeннo-прoмышлeннaя шкoлa им. Кaлининa и Полиграфическом институте. В том числе и эти знания отличаются Виктора Дмитриевича от многих представителей неофициального искусства.
В начале 1980-х переехал в Чехию, где интегрировался в новое художественное поле (не/официальные выставки, дружба с местными художниками). Сортировки на чешские или советские мастера не стоит. Хотя Пивоваров и вышел из этих средств массовой информации, он сумел остаться от них независимыми.
С женой Миленой. Фотографии из личного архива.
В Москву на церемонию награждения «Инновации» он прилетел из Праги с красавицей женой Миленой (отношения между ними самые нежные). Встретиться для интервью в «Гараже», где в прошлом году во всем музее, протянул его «След улитки» (выставка параллели, с которыми ГМИИ им. Пушкина развесил цикл из восьми картин Пивоварова «Потерянные ключи», в том числе и эти проекты его удостоили «Инновации»). Разговор сократилось на 51. день рождения сына Пивоварова, концептуалиста молодого поколения Павла Пепперштейна (прозвище, которое мальчик, вдохновленный «Волшебной горы» Томаса Манна и герой романа по фамилии Пепперкорн, взял себе в 14 лет). После интервью семья отметила праздник в музейном кафе, где фотография — только репродукции работ Пивоварова.
С Дмитрием Приговым, сын Павла и Игорем Холиным 1985. года в Праге. Фотографии из личного архива.
— Виктор Дмитриевич, вы думаете, что лучшие художники XX. века — в то же время писатели: Дмитрий Пригов, Владимир Сорокин, Павел Пепперштейн. К сыну это объективно?
— Я вестись не только на свое мнение, но и на общественное признание. Паша — гуру среди молодежи. Его книги расхватывают, а выставки проводятся в значимых музеях мира.
— Вы думаете, Павла своим учеником?
— Между нами не было отношений учитель-ученик. Я ничего его не учили. Он просто жил и создавал рядом со мной. Это была его школа. Учитель, как правило, выше ученика, передает ему свои знания, опыт, секреты. А у нас — в совместной жизни, и дышать тот же воздух, художественных и литературных. Читать вместе, вместе ходили по выставкам.
— А теперь?
— Он теперь совсем взрослый мальчик. И мы живем в разных странах. Увы.
— Вас часто можно встретить в музее?
— Ни на что другое я не в форме. В отличие от своего сына, который любит жить и в состоянии это, я живу, я не знаю, как… Меня не интересуют тусовки, море, курорты, путешествия… люто ненавидеть. Могут жить только в своей мастерской и в музее — любой: современный, ультра, старом. Только там есть воздух, которым можно дышать.
Картинка «След улитки», который был показан в прошлом году в ГМИИ им. А. с. пушкина. Фотографии из личного архива.
— То, что не хватает нашим храмам искусства?
— Музей начинается с архитектуры, пространства. В этом случае немецкий музей архитекторов-лидеров. Они начали движение новых музейных площадей, то его подхватили итальянцы, французы, англичане. Россияне пытаются, но движется медленно… Вот через дорогу Новая Третьяковка. Я думал, что с приходом Трегуловой там что-то изменить, но в главном холле, и сегодня то же дно, как и 10 лет назад.
— Очевидно, вы не были там, на громких выставках.
— Что, на громких выставках я не был, но я видел их на фото и видео, и похоже, что некоторые известные выставочные архитекторы занимаются самовыражением, выпячивают, прежде всего, себя. Роль же музейного дизайнера — оставаться незаметным, создать пространство, в котором и зритель, и искусство-это хорошо. Когда взял в руки хорошую вещь — не думаешь, что дизайнер сделал это. Она тебе нравится, потому что мило и удобно. Когда архитектор, в первую очередь, это плохой тон. Это болезнь, которая, может быть, в один прекрасный день пройдет.
— В мастерской, вы будете тратить больше времени, чем в музеях. И многие годы не вставить бумагу в связанных с работой. Как это выглядит?
— Бумажек не много, и они лежат аккуратно себе в папочках, много пространства, такие как изображения, не занимают. У меня все на своем месте. Творческий беспорядок — это не моя история. Процедура, правда, странно, если нужно что-то найти, куда-то все исчезает. До бумажек было больше, но естественным образом часть их исчезла, когда он движется из Москвы в Прагу. Вторая часть исчезла. У меня в мастерской на Маросейке. Перед отъездом я скопировал на свою ученицу. Спустя пол года девушка оттуда выгнали. Незаконченные изображения ехал на службу, Илья Кабаков, в качестве иллюстрации, архивные бумаги, письма и миниатюры держал мой студентов. Вскоре вышла замуж за моего близкого друга и уехала с ним за границу. После ее смерти, ее муж, ничего не говоря мне весь архив продал. Вещи из него начали всплывать на черном рынке в Москве. Один раз я пытался понять, что к чему, брокеров снял все с продажи. Мне ничего не повторить!
Рисунок «Лампочка горит», который был показан в прошлом году в «Гараже». Фотографии из личного архива.
— Как обстоят дела с фотографиями в своей пражской мастерской?
— Их там сейчас слишком много. Чаще всего я делаю цикла, которые пытаются сохранить в полном объеме. Одно время распродавал их части и очень жаль — серии развалилось. Купить весь цикл почти никто ничего не может, потому что иногда это 20-30 фотографий. Но меня это полностью устраивает. Я вообще терпеть не могу продавать, так что почти не сотрудничество с коммерческими галереями. Я понимаю, что это не нормально. Но в советские времена, работа для души, то есть. изображения, был отделен от того, что вы делаете для существования (у меня это были иллюстрации). Из западных художников такой шизофрении нет, так что они довольны продажами. Я же разборчив и капризен в этом деле, но как-то существую.
— И как?
— Слава богу, не нужно. Я пишу без остановки; сходить с ума без работы. В этом смысле я несвободный человек, и несвободен я, прежде всего, от самого себя.
С Ильей Кабаковым в мастерской на Маросейке. 1970-х годов. Фотографии из личного архива.
— ЧТО ДЛЯ ВАС СИМВОЛ СВОБОДЫ?
— Непривязанность ни к чему. Я знал только одного, максимум свободного человека — это мой друг Игорь Холин (выставка «Холин и Сапгир. Права рукописи» теперь в «Гараже». — К. К.). Он был и свободен, и остроумный. У меня и в Праге такой гениальный и свободный друг. Он художник, поэт, музыкант, актер, танцор, певец, архитектор, иллюстратор — все может! Зовут его Франтишек Скала. Когда человек так откройте в искусстве, мне кажется, он свободен. И в жизни и в искусстве.
— Вы только что были удостоены премии «Инновация». Как вы это приняли?
— Очевидно, это следует понимать как признание. И я благодарен судьбе, что занимает первое место в российском искусстве, какое-то, пусть скромное, место. Судьба каждого художника с точки зрения признания его зритель, обществе, истории — страшно трудный путь. Кто-то счастлив, как Пикассо, который с первых шагов стал известен во всем мире. А некоторые проходят свой земной путь незамеченными. Российских артистов, вообще сложнее, чем другим. Обратите внимание на то, как позже получил признание Малевич, Филонов, Петров-Водкин…
Образ «Умиление», который был показан в прошлом году в «Гараже». Фотографии из личного архива.
— Тем не менее вы-один из основоположников московского концептуализма. Хотя это понятие сегодня затаскано.
— Меня не волнует, кем меня считают. Как говорится, имя хоть груздем, но в кузовок положить. Не сопротивляться этому определению, тем более, что у меня отношение к московскому концептуализму. Сегодня превратился в бренд, и используется для определенных целей, реклама и продвижение. Это неизбежно, и в целом правы. Я беру это легко.
— Потому что я себя определяете?
— Когда центр Помпиду передавали огромная коллекция российского современного искусства второй половины ХХ века, в том числе и моя работа, мой вопрос относится к стилю их отнести и на одну полку положить. Я написал, что я экзистенциалист.
— Некоторые называют свою работу холодными и рассудительными…
— Это была ошибка. Меня это не касается, потому что, очевидно, исходит от людей, которые не имеют достаточной подготовки для восприятия искусства.
Картина «Московская вечеринка» 1971 года из Третьяковки. Фотографии из личного архива.
— Посоветуйте, как подготовить для рассмотрения ваших работ?
— Достаточно быть открытым и избавиться от стереотипов.
— А читать-то? Вашу работу без определенных знаний не показывают. Вот, например, «Автопортрет в юности», который висел на вашей прошлогодней выставке в ГМИИ. Ясно, что это реминисценция картина Кранаха и Дюрера, но тут же животные из монолога Нины Заречной: «Люди, львы, орлы и куропатки…». Что об этом сказать?
— Для меня это просто животные. У Кранаха все они имеют символическое или аллегорическое значение. Я же не работаю с символами, как с картинки, хотя это понятия близкие. Символ жесткой интерпретации, а рисунок был открыт. Вы можете интерпретировать его как угодно.
В целом, что касается животных, основной мотив многих моих рисунков и картин — человек с собакой на поводке. Если задуматься, то непонятно, кто кого ведет. Это соединение в одном пакете анимального и человеческого очень важно для меня.
Рисунок «Автопортрет в юности», который был показан в прошлом году в ГМИИ им. А. с. пушкина. Фотографии из личного архива.
— Итак, вы пишете, и от ума?
— Если бы я мог описать процесс возникновения идеи, то на первом месте интуиция. Это главный двигатель и стимул. Интуиция это невозможно объяснить. Откуда она приходит, непонятно. Но это настолько безошибочна, что именно исправляет состояние души в настоящий момент и состояние времени, в котором вы живете. Только потом можно подключать рациональные факторы.
— Последняя серия, которую вы закончили, под названием «Душа медузы или любовь к философии». А КАК ИЗОБРАЗИТЬ ЖИЗНЬ ДУШИ?
— Показать душу невозможно, потому что она не имеет форму. Но именно эта неспособность бесконечно интригует и привлекает. Не, отобразить жизнь души я и пытался, но, может быть, как-то на этот коснулся.
— Как это?
— Я друг в Праге с одним человеком, он тяжелый инвалид с детства, очень верующий, часто можно встретить в различных пражских костелах. Мне казалось, он поэт, хотя он, видимо, только интересующийся поэзией. Однажды я сказал ему, что вышла книжка Велимира Хлебникова, и рекомендую с ней ознакомиться. Он добавил, что в нем только те песни, которые подвергаются переводу, что Хлебникова перевести практически невозможно. На что он ответил: «Мне не важно, что это перевод. Для меня главное — контакт». Вот и я надеюсь, что, возможно, коснулся.
— Вы сказали, что этот человек верующий. И сами вы когда-то писали иконы. Собираюсь нарисовать церковь. В каких вы отношениях с религией?
— Я совершенно не церковный человек, мне посредники в общении с Высшим, если он существует, не следует, и в этом смысле я свободен. Я несвободен от искусства, особенно классической.
Виктор Пивоваров. Фото: Вацлав Йирасек
— ЧТО ДЕЛАЕТ СОВРЕМЕННОГО ХУДОЖНИКА ПОЛУЧИТЬ ДОСТУП К КЛАССИЧЕСКОМУ ИСКУССТВУ?
— Мои коллеги по-разному относятся к классическому искусству. Некоторые — как для материала, с которым можно «работать», некоторые как «старью», как-то излишни. Для меня старое искусство — жизнь собеседника. Когда я работал на серии фотографий, выставленных позже в Пушкинском, мне показалось, что я могу вести беседу со старыми мастерами в новом качестве. Тем не менее, до того момента, когда я так на них не приближается.
— ИСКУССТВО СОВРЕМЕННЫЕ ИЛИ КЛАССИЧЕСКИЕ, ДЛЯ ВАС — ОДНО ПОЛЕ КУЛЬТУРЫ?
— Конечно. Когда я хочу понять, о чем говорит современное искусство, я применяю те же аналитические инструменты, что и для старого искусства. А нынешняя компьютеризация только в помощь. Это открывает большие возможности для познания.
Иллюстрация к Андерсену. Фото: Из личного архива
— Я не думаю, что сегодня, как никогда, стираются границы между видами искусства?
— Этот процесс происходит уже долгое время. Еще в конце 1950-х и начале 1960-х годов классические жанры искусства, в ее сопротивление чистой перестали работать. Перестали выражать новые значения. И что случилось? Искусство устремилось на границы литературы, музыки, театра, кино. Существует и имело новые возможности самовыражения.
— О чем вы думаете в последнее время?
— Это не трудно догадаться.
— О смерти?
— (Кивает.)
— И как?
— Примерно так, как это описано у анонимного египетского автора XIX века до новой эры. Этот старейший литературный текст называется «Разговор разочарованного со своим Ба». Ба — это дух, или душа. Так вот, этот Ба говорит, что после смерти человека ждет неизвестность, чтобы полагаться на что-то, и я надеюсь, что то, что не имеет смысла. Лучше наслаждаться каждой минутой существования на земле и не думать о том, на что до сих пор не может найти ответ.