Одесские рассказы Райхельгауза: три дня в непосредственной близости от моря

фoтo: Мaринa Рaйкинa

A Мaлaя Aрнaутскaя-тo нe фoнтaн

— Слушaй, этo удивитeльный гoрoд, — гoвoрит Джoзeф. Oн бoльшoй, вoстoржeнный, кулaки — кaк бoксeрскиe пeрчaтки. A нa сaмoм дeлe, oн xудoжник. — С oднoй стoрoны, Oдeссa дaeт мoщную эмoциoнaльную пищу: eсть литeрaтурa, oбщeниe и люди рядoм с кoтoрым тeбe былo нeлoвкo, пoтoму чтo ты нe мoжeшь нaизусть цитирoвaть Axмaтoву или брoдскoгo. Мaлo тoгo, гoрoд сaм пo сeбe кaк-тo срaстaeтся литeрaтуры: пoдумaeшь, Кaтaeв и eгo «Бeлeeт пaрус oдинoкий», нo тeм нe мeнee — бычки, Привoз, рибный ряд. Или «всe кoнтрaбaндa дeлaeтся нa Мaлoй Aрнaутскoй» — всe этo кoммeнтaрии к жизни.

Кстaти, знaмeнитaя улицa, o кoтoрoй я кoгдa-тo узнaлa oт Ильфa и Пeтрoвa, из «Двeнaдцaть стульeв», сeгoдня, бeз признaкoв кaкoй-либo кoнтрaбaнды. Улицa кaк улицa: нoвый дoм рядoм сo стaрым, и в пoслeдниe гoды слeгкa и, дaжe нe нeмнoгo, oблeзлы, кaк уличныe кoшки. Aсфaльт с диaгнoзoм крeвeтки. Я ищу:

— Прaвдa в тoм, чтo вся кoнтрaбaндa дeлaлaсь здeсь, или этo миф из сaтирикoв?

— Oдeссa сeбя в знaчитeльнoй стeпeни миф, нo этoт миф дo сиx пoр чтo-тo пoддeрживaeт. A рaзвe Пушкин с eгo дeсятaя глaвa из «Oнeгинa» нe миф? Oн сaм нaд сoбoй xoxoчeт. «Oдeссу звучными стиxaми нaш друг Тумaнский oписaл». Тaк жe Тумaнский, кoтoрый был «oчaрoвaтeльным пeрoм сaды oдeсскиe прoслaвил. Всe xoрoшo, нo дело в том, что (слушайте внимательно!), что степь нагая там круг». То есть еще не было садов, и они их уже вовсю расписывали.

Одесса тонет в зелени, как тяжело груженный баркас в море. Каштаны, платаны… Высокой акации, под тяжестью ветви клонятся к земле, места, образуя тенистые арки.

— А теперь мы с вами ходить на Фонтаны на Фонтанской дороге. Она идет вдоль моря, и состоит из трех частей: Малый Фонтан, Большой и Средний. Насосы для фонтанов клеток шестнадцать. Вы знаете, откуда происходит выражение «не фонтан»? — спрашивает Райхельгауз.

— Из фонтана?

— В Одессе с водой всегда была простой ситуации: его доставали из артезианских скважин, только. И приходили люди с бидонами — водопроводных труб не всегда есть — или конки развозили воду по городу. Люди пробовали, и если им не нравилось, говорили: нет, это не Фонтан. То есть не Фонтан.

— А теперь, что с водой?

— Ок. (Кстати, в отелях, сразу говорят: вода в городе есть, горячая и холодная. — М. Р.) Водокачка в сорока километрах от города — в Беляевке. Был такой советский фильм «Жажда», сценарий написал поэт Григорий Поженян, тоже одессит: во время войны два раза расстреливали, но он чудом остался жив. Фильм о том, как и несколько морских десантников — Поженян я был парашютистом, и знал, про что писал — держали оборону на водокачке и напоили город водой. О том, есть очень хорошие стихи:

В красном сне, в красном сне,

В красном сне бегут солдаты.

Тех, с которыми когда-то

Убит я на войне.

Кстати, на Большом Фонтане в 37‑м году снимали фильм «Петр Первый» — легендарное место, ты и знаешь.

По дороге на Большой Фонтан едет не приметное двухэтажное здание желтого кирпича — ПОЛИЦИЯ делает. «Это, — говорит Райхельгауз, — школа, в которой учился Чубайс». Получается, что родился Анатолий Борисович в Беларуси, в Одессе пришел со своим отцом — тот, военный, преподавал марксизм-ленинизм. Чубайс здесь проучился до восьмого класса, а потом махнул в Ленинград, где и познакомился с Райхельгаузом. До сих пор они не разлей вода, очевидно, фонтан.

— А теперь мы будем искать место для стоянки, — сказал мой спутник.

— Там место, нужно ехать быстро, пока не взял на себя.

— Девочка моя, спокойно, в Одессе, никто не торопится.

При чем тут русский театр и Райхельгауз?

— Они сказали мне, что в Одессе осталось пять процентов евреев, а это было почти сорок. В результате антисемитской политики?

— Да, какой там антисемитизм: в школе рядом со мной сидели Ося Пальтерман, Леша Вайсберг, Шурик Hofmann… Очень много евреев, то они начали двигаться, двигаться… Мэр города здесь много лет, был Эдуард гурвиц. Дважды был избран на пять лет, и, когда один раз его не одобрил, до в Киеве, одесситы вышли на улицы и отстояли своего замечательного мэра. Кстати, благодаря ему нет ни одной улицы Ленина/Сталина, и древние названия он вернулся. И забрал с центральной площади советский памятник морякам-потемкинцам ближе к порту, а на его место вернулся Екатерину, основательницу Одессы.

О каком антисемитизме вы говорите?! Лично у меня был один конфликт с таким проявлением, и это в Москве. Табаков и Волчек, тем не менее оставили меня в «Современнике», а Министерство культуры все время пытался отогнать меня в Тверь главный режиссер. И еще раз, я был приглашен в министерство, и такой серьезный дядя, стал мне говорить: «Иосиф Леонидович, мы взрослые люди, вы штатный режиссер театра «Современник», в данный момент он работает над пьесой Константина Михайловича Симонова 30‑летию Великой Победы… Но ваша фамилия… Раю-helga-тонны… Ну возьмите вы ник. Вот Олег Павлович Табаков предлагает прекрасный фамилию взять — Леонидов».

Я ему: «вы знаете, дорогой мой, я так с вами согласен, я вам больше скажу, мне и имя мое не очень нравится. При чем тут русский театр и Иосиф Райхельгауз? Но есть только одна деталь: мой дед, Мейер Хананович Райхельгауз, много лет был председателем колхоза-миллионера в Одесской области. Но я еще больше вам скажу: мой папа с этой фамилией, дошел до Берлина. «Сержант Райхельгауз только за те дни, атаки на Берлин уничтожил 71 одного гитлеровца», — писала газета «Красная звезда». И папа расписался на Рейхстаге. Я так счастлив быть Леонидовым, но как я им это объясню? Они живы!» И это что-то понял, махнул рукой: а, идите. Вот и весь антисемитизм.

«Одесскому ТЮЗу срочно требуется художник 48‑го размера»

Паркуемся за углом Дерибасовской. Самая известная улица теперь пешеходная экскурсия, проезд там разрешен только лошадиным повозкам с туристами. Знакомая буфетчица тетя Лена от русского театра, который смачно курит крепкие сигареты, откомментировала это так: «Да шо вы забыли в этой Дерибасовской? На ней теперь лошади в обморок падают». Правда, обморочных коняг не видит. Мостовые на центральных улицах вымощены не булыжником, а львом, который давно привозили (вот они, одесские понты!) ниже Везувия. Очень прочного материала — черный, матовый.

Опера выглядит как гигантский прекрасный торт. А за углом, в переулке Чайковского, притулился местный ТЮЗ. Вот здесь и начал свой творческий путь, молодой Йося Райхельгауз. В ТЮЗе, что в украинском звучит как Театр юного глядача, так как режиссер в возрасте от 16 лет, год он работал художником.

— А что с вами, Иосиф Леонидович, взяли без образования? Гениальный мальчик?

— А мне, это очень простенько: в шестнадцать лет я поехал поступать в Харьковский театральный институт — не принимаются. Там растет директоров украинской драмы, а я, как вы знаете, не совсем в городе. И, вернувшись в Одессу, начал думать, чем бы мне сделать. Гулял недалеко от опера, а недалеко, на улице Чайковского — Петр Ильич здесь жил, — ТЮЗ, и там прочитал объявление: «Одесскому ТЮЗу срочно требуется художник 48‑го размера».

Я немного удивлен, — я, 46., хотя это сейчас трудно поверить. Пошел в театр, вахтерша спрашивает: «Шо надо?». — «Объявление», говорю я. «Щас позову директора». И я никогда не забуду имя этого режиссера Мария Исаевна Каменецкая. Я думал, что она сейчас говорит, «читайте стихотворение», и она меня завела сразу в костюмерный цех и стал примерять на меня рубашки, пиджаки, и на них было написано «Коля Губенко». Дело в том, что Коля Губенко, художник одесского ТЮЗа, недавно окончил одесский детдома, поступил на режиссерский факультет ВГИК в Москве, и сказал об этом в театре на неделю до открытия сезона. Они сразу же искать кого-то, кто заменит Колю. Колю я заменил. С тех пор у нас Николаем Николаевичем нежные отношения.

Я за ним «донашивал роли: интересное — в спектакле «Вовка на планете Ялмез». Ялмез — это Страна наоборот, и все хохма была в том, что я играл инопланетянина. А еще я играл петлюровца — это с фамилией-то Райхельгауз! — вот с такими наклеенными усами.

— А когда вы в костюмах P Губенко появился на сцене, был страх?

Страха не было, но две характеристики, которые я потом долго преодолеть. Во-первых, мне было ужасно смешно, как играют другие. И еще: я все время хотел, чтобы других исправить, особенно, когда они говорили дурными голосами. Им со мной было трудно играть, потому что я их побил своим природным голосом.

И надо сказать, что в это время в одесском ТЮЗе работали два больших артиста, один из них еще жив-живет и работает в Таллинне — Женька Гайчук, народный художник Эстонии. А во-вторых, превосходно, — Руслан Ковалевский, в последнее время, к сожалению. Когда я уезжал поступать в Ленинградский театральный институт, я сказал ему: «Руслан, я у тебя столькому научилась, так это обещание: где-то в десять лет, когда я стану знаменитый режиссер в Ленинграде или в Москве, обязательно приглашу тебя на работу». На что он без юмора вынул из кармана записную книжку: «Так как ты теперь обещают, а то забудешь, напиши это, и распишись».

Райхельгауз расписался, и после девяти лет, когда одессита узнал театральная Москва (в»Современнике» несколько шумных производств и несколько наград за них), он слово и выступил. Иосиф показал товарищ (тот уже работал в Таллинне) Табакову и Волчек, которые искали исполнителя на главную роль в спектакле «Фантазии Фарятьева», и они взяли его в «Современник».

— Горан был любимцем всего театра, его любили и уважали за честность и благородство.

фото: Марина Райкина
Солнце русской поэзии в свой одесский период был очень плодовит.

Пушкин не забраться на окно на губернаторской жену

— Иосиф, а у вас есть самое любимое место в Одессе?

— Много, очень много — Потемкинская лестница. В нем 200 градусов, теперь 198 — два засыпали, когда у моря отвоевывали место для улицы — когда-то волны бились о ступени. А что здесь двора, загляни! Когда проезжаю один дом на Французском бульваре — у меня всегда вызывает слезы: там жила девушка, с которой я испытал в первый раз, очень сильные чувства. А люди в театр идут только на чувствах, я в этом убежден. Нет смысла, не из-за содержания, а за чувством.

фото: Марина Райкина
Одесса двора.

— И я знаю режиссеров, которые утверждают обратное: аудитория теперь выходит, что интеллектуальный оргазм.

— Это что? Когда мозг есть?

Он вкусно, смачно говорит об Одессе. Он дает ей влюбляет в нее, как родителей в девушку, с которой собирается жениться.

— Вот, что остроумные люди: напротив отеля «Моцарт» открыл отель «сальери». А Портофранковская, Пантелеймоновская, и Карантинная гавань, а Молдаванка…

Не названия улиц — музыка.

— Мы идем в «Куманец», — предлагает Иосиф, — есть большой суп.

У Райхельгауза все большое: люди, борщи, пельмени, истории. Например, про Михаила Саакашвили, когда он был губернатором Одесской области.

— Интересный тип был, я расскажу вам. Как все должностные лица знали, как они дороги в Одессе, он пришел: поставил палатку на самом broken — 100 или 200 км от города, и там было чиновников, которые за ним ехали подписать бумагу. В результате, часть дороги, тем не менее улучшается.

— А где он сейчас?

— В поисках его. Украина, Грузия — все хотят арестовать. Он предложил мне быть министр культуры Одесской области. Он говорил, что Одесская киностудия будем Голливуда, а театр одесса станет основой фестиваля, но как-то средиземноморья.

— Ну, что, остается только провести межгалактический шахматный турнир.

Да бог с ним, с Саакашвили. Список писателей, художников, музыкантов, но и мелких и крупных политических деятелей может все Дерибасовскую или Ришельевскую выстелить. Одесский порт — в целом писательская колыбель. В начале прошлого века здесь вкалывали два грузчика — Максим Горький и Александр Грин. А в середине его, честно трудился скромный (но это трудно) инженер Михаил Жванецкий. Одесса — это Бабель, Олеша, Багрицкий, Катаев, Ильф с Петровым, Леонид Утесов, большой сценографы Михаил Ивницкий и Давид Боровский, Одессе университеты принес четыре лауреата Нобелевской премии. Вера Холодная, а Назад-Зеленый, * театр, Мол, сочинившая такой стишок: «Я служу в театре Моль/ Дело немудреное,/ Никто замуж не берет,/ и Говорят: зеленый».

И Пушкин! У памятника Александру Сергеевичу, что стоит в непосредственной близости от музея-квартиры на Пушкинской же улице, до блеска затерт нос — туристы счастье себе натирают. Что ли, поэт, что памятник ему рукотворный в Одессе будет поставить? Конечно, не существует — более важным был занят делами.

Надо сказать, что солнце русской поэзии в свой одесский период был очень плодовит. Эксперты считает, что здесь он написал 32 песни, который закончил «Бахчисарайский фонтан», «Цыгане» и начал «Евгения Онегина». Любвеобилен А. С.: три стиха посвятил Каролине Сабаньской (оказался двойным агентом, но уже после Пушкина), две — жене великого итальянского негоцианта Ризнича, Амалии («Негоциантка молодая…» из «Евгения Онегина»), и 13 песен Елизавете Воронцовой, которая, опять же в соответствии с мифом, что бы ночью, аки тать, les окно дворца. Вот это точно, ложь и навет на классике, потому что дворец был построен спустя несколько лет его пребывания в Одессе.

фото: Марина Райкина
Одесские мосты.

Женщины с волосами больше нет

И все-таки, Одесса это Украина, хотя и русскоговорящая. И в следующем году Украина будет выбирать президента. Юлия Тимошенко, решившая взять реванш за все свои политические неудачи, активно ставит себя. Пока на рекламных экранах, только теперь это другая дивчина: не женщина с волосами, и современный офисный работник. Волосы, вытянутые феном, и на косой пробор, очочки, как Собчак, когда она не светская львица. Говорят, отважная Джулия, украинский Jeanne d’Arc, но возрастная (ну не 16 же годков ей), имеет серьезные шансы на победу и поддержку у бедных слоев населения. И беднейших масс, показывает, как россия (и не только) история — это сила. Нужно только знать, как его контролировать и манипулировать.

— Иосиф Леонидович, это слухи, что Белград хочет войти в состав России, как Крым?

— Мнение раскололось и достаточно серьезно: как это? Вернуться в Новороссию, Москва—Мостар? Люди были введены в заблуждение: им кажется, что теперь они будут вступать в Европу, а они будут все, как в Берлине, в Париже или в крайнем случае в Москве, но не так же, как в Донецке. Все плохое между Украиной и Россией началось с того, я считаю, что во время Майдана государственники сразу сказал о запрете русского языка. Это первое, что нужно сделать? В этом патриотизм? И сразу же вызвало реакцию. И Дом профсоюзов в Одессе — продолжение того же. По крайней мере, два, три, хоть десять языков! Пусть будет!

Девушка может без красоты, но если она закуривает…

Мы, наконец, в «Куманце», недалеко от городского парка. Здесь дуреешь от запаха борща, всех сортов вареников (лучше все равно с вишней), паштеты, фаршированной рыбы… Порядка. А к столу подходит какой-то человек и сказал, Райхельгаузу с мягкой интонацией: «Часто приходят в Одессе, е. его украшают». Иосиф смех.

— Это все, что здесь так. Бабель в свое время написал предисловие для книги, где были собраны произведения семь молодых одесситов. Все началось так: «В Одессе каждый юноша пока он не женился, мечтает стать юнгой на океанский корабль или большой писатель». Потом дал образную характеристику всем: сравнивает со спелым арбуз Багрицкого или Олешу с камбалой, что мама Бабеля бросает на сковороду, а заканчивается, как и началась, но только добавляет: «Но один из нас проблемы: в Одессе мы женимся с необыкновенным упрямством». Не, ну кто это курит? Откуда дым? Ну, это невозможно.

Вот у него всегда такая реакция на дым сигарет, — ну очень болезненная.

— Слушайте, вы просто взрываетесь. Так обычно ведут себя завязавшие алкоголики и курильщики.

— Да, я курил, но это было в далекой молодости. В моем театре я даю награду, если человек бросил курить. Вся система стимулирования для метания разработчиков.

— А вы-то как бросили?

— Это мощная история психологического шока. Я с юных лет был влюблен в Беллу Ахмадулину. Как в поэтессу, женщину, как показано на рисунке. Когда приезжала в Одессу, я пошел с ума, он знал все песни, которые ей посвятил Вознесенский и Евтушенко. Что мне тогда кто-то сказал, что я могу лечь рядом с ним, а потом мне руку отрубят, я бы сказал: ruby.

И вот, спустя несколько лет, я в «Современнике» репетирую с Давидом Боровским спектакль «1945» (известно, что во время войны погибли около двух тысяч журналистов, писателей). А в это время сделаны, кажется, 20 лет «Современнику». Триумф, после, конечно, отмечание — все пьют, закусывают, курят. И вот я поворачиваю голову и вижу в метре от себя, моя богиня, — Беллу Ахмадулину, она говорит, Валентином Никулиным. Как в дыме, было сигарет, как будто приклеены для губ, и у Никулина тоже. Я оцепенел, а Боровский так спокойно сказал: «Иосиф, здесь мы выглядим так же, мы просто воняем табака». Вот это слово «воняем», было впечатление, что я понял, что для меня так же реагируют.

И с тех пор каждый курение вызывает у меня отвращение. Девушка может без красоты, но если она закуривает, на данный момент у меня отрубается все. Я иду по улице, и если передо мной человек идет курит, я начинаю задыхаться. Набор студентов, прошу их прийти к другим педагогам, если они курят.

фото: Марина Райкина
Фасад дома Фальц-Фейна, украшенной фигурами двух атлантов, несущих на своих плечах небесный свод.

Последний поцелуй Утесова

Мы идем к Утесову. Точнее, в доме, где он жил, а теперь там мемориальная квартира. Мы входим в сад: в центре стол с пеньками вокруг. Если жить вместе, за столом собираются все соседи. А раньше, как говорит Райхельгауз, на стол покойника проявили, и весь двор прощался с усопшим. На втором этаже самого легендарного одессита, но в воскресенье — выходной.

— Вы знали Утесова?

— В Одессе не знал. Ах, как он пел: «Есть город, который я вижу во сне, но если бы вы знали, как дорога от Черного моря открылся мне в цветущих акациях город». Эта песня — стопроцентное ударил об Одессе! У меня о нем, полностью большой, но не одесса — московская история. Когда нас с Толей Васильевым и Борей Морозовым выгнали из Театра Станиславского, в Москве не дал ставку, и я отправился в Союз. И меня, называется Рудольф Рудин в Театр миниатюр. «Иосиф, установить зрелище, но не для борьбы против советской власти. Я думаю, что это было».

— А разве вы боролись с советской властью?

— Я не любил коммуняк сильно, это когда бабушка — председателе колхоза! Таким образом, здесь Скала. Как и просил, Рудин, я пришел к шоу о мюзик-холле, где он работал, как Скала, когда еще не был знаменитым певцом. Представьте себе, он был цирковым, вращался на трапеции и играли драматические роли. До войны, его первая сольная программа под названием «От трапеции до трагедии». И мне пришла идея сделать для того, чтобы память об этой легендарной программе.

И вот я с женой Мариной Хазовой, прихожу к Утесову в квартире на садовом кольце: в одной квартире живет один, в другой — дочка Эдит, она уже умирает от рака. Подняться на восьмой этаж, дошли до квартиры, а из-за двери мы слышим: «У Черного моря…». Получается, что наш приезд выбрали тарелку, прослушивал. В черные шерстяные брюки, белая рубашка с расстегнутым воротником — красавец, легенда.

«Ребятки, вот вы мне скажите, — сказал Леонид Осипович. — Говорят, что я неправильно пою. Я пою «сэрдцэ», и они хотят, чтобы «сердце». Далее, я рассказываю ему свой план, и у меня ощущение, что он уже готов принять участие, потому что отвечает: «Я могу видеть, а могу еще рукой сделать». Но в конце концов вздохнул: «Нет, деточки, для меня это уже поздно. Спасибо, но я на сцену я не пойду. У меня есть Эдит умирает».

Когда мы уже собрались уходить, он стал нас провожать, и я чувствовал, что мы его больше не видим. Марина моя не выдержала, спросила: «Леонид Осипович, можно ли вас поцеловать?». И он это должен был увидеть, так широко раскинул руки: «Девачка мая…» — и заплакал. Вероятно, это был его последний поцелуй. Повезло мне в жизни невероятно — я так много удивительных людей встречал. И Мария Владимировна Миронова? Каждый ее приход в театр — история.

Сколько историй я не слышал! В сколько мест не придет! Привоз, знаменитый одесский Привоз остался без меня, сама того не зная. Молдаванку с ее одноэтажными и двухэтажными халупами пробежала на скорость (потому что самолет опаздывала). Что можно понять о Одессе за три дня? Все и ничего. Но одно я понял, что в Одессе обязательно нужно, чтобы вернуться, и продолжить, чтобы понять его непостижимую атмосферу. Такие приморскую, дружественной, теплой, с легким южной пофигизмом, колоритную и особой интонацией — это всегда так?