В Международном оперном театре премьера «дамы Пик»

Фoтo: Виктoр Дмитриeв

Бoльшoй зaл Нoвoсибирскoгo oпeрнoгo тeaтрa, или НOВAТa, кaк eгo нaзывaли, пoлoн. Дaют «Тoп лeди» — oднo из тex нaзвaний, кoтoрыe гaрaнтируeт дaльнeйшeгo сoтрудничeствa. Мoлoдoй рeжиссeр Вячeслaв Стaрoдубцeв, вoздaвший дaнь трaдиции в нeдaвнeм «Пoмoщник», здeсь в пoлнoй мeрe прeдaлся искушeниям рaдикaльнoй рeжиссуры. Вooружившись лoзунгoм Мeйeрxoльдa, oн смeлo рвaнул нa бoльшoй рeфoрмaтoр, кoтoрый 80 лет назад в МАЛЕГОТе много поэкспериментировал с оперой Чайковского под лозунгом «Возврат Чайковскому Пушкина». Маэстро Юровский стал верным союзником режиссера в этом бизнесе и воплотил довольно неожиданную концепцию в работе с художниками. При этом великолепно звучащий оркестр под его управлением был тот консервативным и прочную базу, на которой создатели шоу возвели, как спорных, так и интересным дополнением.

На пустой сцене — сумасшедшая игра цвета и видео (художник по свету Алексей Тарасов). Декорации — большие пластины — выполняют роль экрана для концептуальной проекции, как и гигантские экраны, на которых были изображены силуэты легких металлических конструкций. Там, за экраном, ставят иллюзорный второй план, теневой театр, в котором читают стихи из сценографическими решениями театра Мейерхольда (художник Петр Окунев). Видеопроекция (Вадим Дуленко) очень необычно. Нет банальных интерьеров и видов Петербурга. Вот мечутся тени mad Герман — странные, жутковатые, один темный — отрицательный, другой светлый. Вот валит черный снег, как будто влетевший в зрелище от футуристический триллер о ядерной зимой, а это невероятной красоты гигантский портрет москве Венера — известный Струйская кисти Федора Рокотова. Вместо этого, она, что не она. Другая там женщина с лицом столь же прекрасными, но хищными и недобрыми. И все это — выражение глаз было изменено, что форма рта немного иная.

На светофоре — авторские ремарки из партитуры. Хитрый режиссер как будто говорит нам: «Все, что мы здесь показываем, нисколько не противоречит авторскому замыслу. Видите, он пишет: «Графиня пристально смотрит на Германа». Вот и у нас смотрит. Или: «Лиза умирает». И у нас умирает». И наивный зритель готов, что история и поверить: да, все так, как Петр Ильич. Я не верю в это. И портрет не такой, как у Рокотова, и история не так, как у Чайковского.

«Наконец-то Бог послал нам солнечный день», поет в первой сцене хор… о нет, не прогуливающихся st. петербург, а в колоде карт: черви, трефы, пики и бубны. И четыре валета — Томский (Максим Аниськин), Елецкий (Павел Янковский), Сурин (Алексей Лаушкин) и Чекалинский (Юрий Комов). Поют все четверо прекрасно. И карточная карьера их растет: в сцене бала они станут короли, а на заключительном рисунке — туз. Ведут себя очень нестандартно — кого-то напоминает… ну, конечно! Четыре маски комедии дель арте: Панталоне, Бригелла, Арлекин и Доктор Они контролируют действие, комментируют его, движущихся история. Здесь почти все герои — маски, которые жестоко разыгрывают два живых персонажа — Герман (Михаил Агафонов) и Лиза (Ирина Новикова). Разыграть до смерти. Потому что живым не место в этом карточном мире. Даже Графиня (замечательно сыгранная Ольгой Обуховой) ненастоящая. Не зря, что именно он превращается в Екатерину Великую, сопровождаемую изящным балетным Джокер (Кирилл Новицкий) в сцене бала. И то, что Полина (Мария Белокурская), который намеренно кривляясь, поет трагический роман «Девушки милые», что бы наконец закончить страдания девушки! И, конечно, если честно, то и выступление в финале оперы призрак самой Лизы в барочном парике немного настораживает: может быть, и она просто карта для игры, «работает под прикрытием», в этом ироническом, сводящем с ума карнавал, направленном на уничтожение Германа?

Роль Лизы — возможно, это интересно и радикально, что придумали в этом спектакле, Стародубцев с Юровским. Его партия в диалогических сценах, сита, речитацией типа характерно шпрехгезанга, которая очень характерна для мюзикла, часто встречается в операх ХХ века, но это так же не возможно Чайковским. Несмотря на внутренний протестный импульс, который в начале вызывает такой экстравагантный прием, надо признать: Ирина Новикова делает это очень эффектно и органично. А в Сцене у Канавки поет так проникновенно и лирично, что большинство зрителей просто задать себе вопрос: «Откуда эти слезы?..» И пусть не кажется преувеличением, но в голосе Новиковой особенность — сочетание проникновенной кантилены, богатство звука и какой-то «неправильности», которые заставляют вспомнить Марию Каллас.

Известно, что в любом спектакле «дамы Пик» действует правило: есть Герман — имеет производительность, не Герман — не драма. И здесь он есть. И очень традиционный, и даже классики. Михаил Агафонов имеет цвет, текстуру и аналитики, полностью адекватными для реализации этого удивительного способа, в котором парадоксально, но в сочетании маргинальность с безусловной харизматичностью. Герман — социопат. Но мы должны верить, что Лиза влюбилась в него. И Агафонов дает нам такую веру, даже несмотря на весьма причудливый костюм в Сцене у Канавки — оковы с какой-то нелепой сбруей. Этот костюм — еще одна прямая в рифму со спектаклем Мейерхольда, но нужно ли это? У Германа в этом спектакле, и так полно «секрет недоброжелательность» из пушкинского эпиграфа. Редкий случай: арию «Что наша жизнь? Игра…» Агафонов поет оригинальной тональности c-мажор, без традиционной (предусмотренное, кстати, самим композитором) модуляция на тон ниже, вы использовали, пожалейте свои связки, почти все тенора. Певица в этом случае должен взять верхнюю си, а не ля, что это очень здорово. Тем не менее, петь арии, не вызвало обычных аплодисментов, хотя это вещь, ты взял очень сильно. Почему? Вопрос не к певцу, а в той же мизансцене, в которой он, к сожалению, не был основным.

Примечание для полноты картины, что результат был купюрам — не столь резким, как у Всеволода Эмильевича, но чувствительная: нет детского хора, в первой сцене, нет пасторали… Что и понятно: дети и пастухам здесь не место.

Пропасть, пролегающая между полной беспощадной иронии повестью Пушкина и гиперлирической, мелодраматичной оперы Чайковского, провоцирует постановщиков на игру с материалом. «Что наша жизнь — игра», внушали нам, после Герман. Более того, и смерть для них — слишком игра. Чайковского трудно так думал. И даже написал об этом в толковый словарь: «Что есть истина? Смерть одна…» В момент создания «дамы Пик», он был зрелый человек с трагическим мироощущением. Видимо, чтобы испытать верность смерти, нужно немного состариться. Так что единственное, что можно обвинять талантливых создателей спектакля, это в молодости. Но, как известно, этот недостаток изживается до обидного быстро.