фoтo: Ян Смирницкий
Триo имeни Рaxмaнинoвa.
Aнтoн идeт пo жизни увeрeнным шaгoм, с глaзaми — кaк oпeрный бaритoн или бaс, гoвoрит, чтo думaeт, кaмня зa пaзуxoй нe дeржит, нe мeльчит, нe тeряeт в двoйнoй-трoйнoй смысл. Прямo. Eгo музыкa oчeнь удoбoвaримa для слуxa — мoжeт быть рядoм с вaми или нe рядoм, нo oнa выxoдит из этoгo чeлoвeкa, eстeствeнным пoрядкoм, нe искусствeннa, нe бoльнo. Кaк быть с сaмим Лубчeнкo интeрeснo, тaк интeрeснo и с eгo музыкoй. Oнa жeлaннa. A пoтoм ee прoвoдить, нa Дрeздeнскoм бaлу или в Брукнeр-xaус в Aвстрии (БСO дaл свoй Дeвятый «Линцскую» симфoнию 27. нoября 2017 гoдa.)! A тo бы вeл oркeстр Сoчинскoй филaрмoнии и всю музыкaльную куxню Aлeксaндринскoгo тeaтрa!
Кстaти, для кaмeрнoй oн никoгдa нe искaл. Рeшил вoт пoпрoбoвaть чтo-тo в этoм плaнe в 2002 гoду — тaк и зaрoдились пeрвыe нaмeтки «Русскoгo триo», a в 2017 гoду., спeциaльнo для Триo им. Рaxмaнинoвa дoписaл eщe двe чaсти, пeрeрaбoтaв в цeлoм всe эссe.
В кoнцe кoнцoв, чeтырexчaстнoe, и пoсвящeн тeм, ктo eгo в пeрвый рaз снялся — этo звeзднoe Триo им. Рaxмaнинoвa (в сoстaвe Виктoрa Ямпoльскoгo, Нaтaлии Сaвинoвoй и Миxaилa Цинмaнa). Кстaти, вo врeмя испoлнeния в Швeйцaрии вышлa зaминкa — мeстнaя пoмoщник листaющaя нoты Виктoру Ямпoльскoму, вдруг зaкaшлялaсь нa трeтья чaсть и oстaвилa. Aнтoн, сидя скрoмнo в трeнaжeрнoм зaлe, пoнял, чтo срoчнo нужнa пoмoщь — в «Чaрлстoн» и ритм был быстрый, и рaбoтa для музыкaнтoв нoвoe, всe нa нeрвe: oн выбeжaл нa сцeну и тaк жe скрoмнeнькo сeл, чтoбы перевернуть ноты. И на аплодисментах стоял себе тихо на стеночке, не нарушая приветствовать музыкантов…
Как раз после концерта мы поговорили с Антоном на темы, волнующие обоих.
«Я не помню, чтобы я хотел услышать что-то из того, что пишут мои современники»
— Антон, я ищу то, что мне интересно и что меня заботы…
— Было бы так же печально, и странно, если бы вы спросили, что вам это неинтересно…
— Не, ну бывает же «джентльменский набор вопросов», но мне до того. Что сегодня — композиторов? Это происходит то же, что некоторые живительные актуальных тока от культуры перетекают в другой сфере. Человечество, менее культурные, не работает, но на самом деле знания создают — в какой-то момент — не художники, писатели, актеры… Это как в Древнем Риме стояли обелиски, привезенные из Египта римскими императорами, а когда-то они были сосредоточием силы. Силы! А сегодня — так, безделица, даже туристы не фоткают. Сила исчезла. Осталась одна каменная болванка. Вот и сейчас — не есть ли чувство, что силы из культуры текла в другую сферу? Что вы лично ищете? Что вы чувствуете?
— Вы правы… я не хочу говорить высокопарно, но сегодня редких Исполнителей (не только для композиторов, но и вообще люди искусства), очень мало думают об адресе — для кого они пишут, для кого играют, для кого делают, для кого снимают фильмы. Это адрес, в конечном счете, всегда был один человек. Теперь ощущение, что человек перестал быть заинтересованы в творцов. А что их интересует? Это вопрос.
Как-то в нашем искусстве — не в российском, а в общемировом — очень последовательно и, к сожалению, сознательно выхолащивается человеческие эмоции. Ценится иногда даже и в плохой форме, если есть эмоции, кто-то не обращает внимания. Это неправильно. Понятно, что эмоции могут быть разные, но по-прежнему она должна быть задета. Я стараюсь в своей музыке нащупать тот путь, который, с одной стороны, не мешал бы музыке быть созвучной времени (избежать слово «современная», потому что под ним часто, конечно, авангарда), с другой стороны, музыка должна оставаться эмоциональной в той степени, в которой до нас эту музыку делали отзывы большой предшественники…
— Нет, в том же стиле, конечно…
— Не в том стиле, в определенной степени. Потому, что эмоций Чайковского, эмоций Прокофьев, эмоций Шостаковича — да, это совершенно разные эмоции. Но я стараюсь, чтобы почувствовать интенсивность эмоционального характера. А вот то, что композитор сегодня — не знаю. Композиторов много. Кого из них считать композитором? Теперь они чрезвычайно большие различия взглядов на музыку. Каждый человек имеет свой путь и свой взгляд. Особенно, учитывая, на западе подход, когда каждая домохозяйка может стать композитором и издаваться. Так что я могу отвечать только за себя. Я не отделяю композиторской профессии от своей дирижерской ипостаси, в основном в ипостаси исполнителя; композитор — это человек, который должен говорить правду. Потому что ее очень мало говорит. Композитор-это тот, кто должен открыть что-то в себе и в людях. Писать для них, для людей. Если меня, как слушателя музыки не ловит, то не ловит. И это все.
— Мало что ловит?
— К сожалению, из современных — очень небольшой процент. Я могу с интересом изучать тексты моих коллег, даже переслушать второй раз, если что-то кажется мне интересной, увлекательной. Но я не помню, чтобы какие-то писания, слушал только потому, что мне хочется испытать эмоциональное погружение, как из другого произведения классиков. Я могу утром проснуться, и на ваше настроение, вспомнить Прокофьева, Чайковского, Моцарта, Стравинского, — в зависимости от того, какая муха меня утром укусила. Но я не помню, чтобы я хотел услышать что-то из того, что пишут мои современники. Я иду не на переднем плане, а позади состава, скорее всего,…
— Вы сказали интересную фразу: человек, по-видимому, каким-то естественным образом, перестает быть адресатом. Человек, слушатель исключается из игры. Не нужно. Вероятно, Штокхаузен серьезнейший композитор эпохи…
— Конечно. Он, Булез, другие столбы…
— Да, но в их понятии слушателей дал пусть совершенно иная роль. Вот какая роль у слушателя в «Вертолетно-струнном квартете» Штокхаузена?
— Вы знаете, когда речь идет о «Вертолетно-струнном квартете» Штокхаузена и в целом о Штокхаузене, — это немного другая история, потому что он был композитором своего времени. Из той эпохи, который сегодня пошел.
— Все-таки пошел? И без вопросов?
— Пошли. Все эти поиски, которые проводит Карлхайнц Штокхаузен (Булез, Пендерецкий), в соответствии время — 1960-70 годы. Время требует что-то совершенно новое в плане технажа песни. Музыка ищет свой «Черный квадрат», который в живописи появилась в начале XX века. Кстати, многие считали в свое время, что «Весна священная» Стравинского — это уже «Черный квадрат».
Слева направо: пианист Виктор Ямпольский, скрипач Михаил Цинман, композитор Антон Лубченко.
— Но не тут-то было!
— О да, последующие композиторы наглядно показали, что «Весна» — это только классицизм в сравнении с тем, что появилось позже. Так что Штокхаузен — это ответ на вызов времени. Но, когда сегодня музыканты приходят в такие поиски, — не понимаю, с чем это связано. Время 1970-80. — — прошел. И это очень, я по себе чувствую, пока не старый еще человек. Вот мои четырехчастное трио, премьер-министра, который сегодня играл очень показательно для этого разговора. Я его написал в 2002 году: тогда это был двухчастное. А в 2017-м решил сделать еще одну редакцию и, в конце концов, это привело к совершенно другой работе. Конечно, в 2002 году. мне было 17 лет, только что в консерватории, и это трио было написано для концерта в малом зале Союза композиторов.
— А почему вы решили сделать вторую редакцию?
— Внешне — чисто композиторским причин. Где-то мне показалось, что не очень рационально использует виолончель, где-то еще что-то… в конце концов, работа стала совсем другой: я понял, что это время, чтобы 2002 год безвозвратно ушел. Вообще. Совсем. 2002 год — это еще почти XX века и в смысле отношения к музыке, и какой-то вне-музыкальный приметам… И вот за эти 15 лет, время изменилось, так что я не мог исправить только партитуру и писать в том же стиле, он совсем другой подход. И я написал еще две части…
И это только 15 лет прошло! И, что интересно, я, мы должны были сегодня писать так, как будто не прошел по 40-50 лет? Если сочинения Чайковского 70-х годов XIX века и 90-х годов, — вы почувствуете изменения не только в психосоматике композиторов, но вы также будете чувствовать, насколько они современны времени. Его 60-70-е рядом авторов того времени — на Глинке молодой Брамсу, Шуману. А что его в 90-х — уже заглядывают (в плане внутреннего содержания) в XX веке. Очень много можно найти параллели даже с Прокофьевым. Таким образом в течение 30 лет, Чайковский очень сильно изменилась. И по-прежнему снижается — каждое десятилетие XX. века был свой стиль: 1910-е годы — это скрябин, молодой Стравинский; 20-е — начало Шостаковича… музыка ярко отражает свое время.
— А сегодня не отражает?
— А сегодня, если взять музыку, написанную в последние сорок лет в России (исключить из этого списка маститых — Щедрина, Шнитке, Губайдуллину), то в стиле композитора (если не знаете, как его зовут) не будет в состоянии определить, в какое время эта музыка была написана. Потому что она перестала отражать свое время. Перестал отражать современность. Перестал отражают, простите за высокопарность, силу души. Я не говорю, что моя музыка это отражает. Но я стремлюсь к этому. Мы должны, по крайней мере, к этому стремиться! А мне кажется, что многие из моих коллег о таких вещах вообще не думают.
— А узнать-кого…
— В консерватории, ой, как нас учили, все, что угодно, но я не помню, чтобы когда-нибудь у нас были разговоры с профессорами о таких вещах, как человеческое восприятие о том, как добраться до определенных эмоциональных состояний. Когда перечитываешь существующие скудную переписку Прокофьева с Мясковским или между Чайковским и Танеевым, тема человек в этой переписке все время звучит. В наше время как-то перестали этому учить. Может, это причина всего, что происходит…
— Тогда на человека всем наплевать…
— Ну, я бы не стал так огульно я бы назвал это равнодушием и наплевательством, а, точнее, с вынесением за скобки такие темы как человеческие эмоции. Вынесение за скобки любви. Вот и мы говорим в классе, о Шестой симфонии Чайковского. Я ни разу не слышал, чтобы говорили нам о том эффекте, который производит медленный финал с постепенным замиранием этого ритм сердца, наконец… Или о резком ударе в первой части, многие из которых были в филармонии подскакивают. Даже я, зная, что сейчас этот удар будет, когда его задаться вопросом: если дирижер хороший, то он в состоянии вычислить, так что удар происходит всегда неожиданно. Это эффект шока. Но никогда на лекциях не рассматриваются. Говоря — «низко играют деревянные, как высоко медь», но это же чистая технология.
— Ну, не потому ли Петр Павленский зашивает себе рот и сжигает двери, пытаясь найти путь — как художник сегодня? Посмотрите, как в современном арте появилась армия кураторов — людей, объясняя, что это искусство. Снова, человек выключается из игры, страшноватая пропасть…
— Конечно, страшноватая. Хотя фамилия из вас человека не называю — это можно обсудить в гражданской авиации, но вряд ли это можно назвать искусством. Тогда каждый может написать на плакате провокационную фразу, выйти на Красную площадь, и это будет называться искусством. Но я далеко от тех людей, которые называют искусством. Хотя бог ему здоровья.
«К сожалению, название сейчас имеет гораздо большее значение, чем содержание»
— И концепция национального в искусстве еще не исчез? Мир-это одно…
— К сожалению, он не единственный. И в этом большая проблема. Миру еще только предстоит стать. И до этого далеко. Мне кажется, что мир сегодня не может быть более разношерстен. У нас, например, люди делятся на патриотов и либералов. На геев и не геев. На религиозного человека и атеиста. Или если патриот не верят в РПЦ, то это уже не очень патриот, как-то либерализмом уже попахивает. И так далее и тому подобное. В общем, теперь люди полярно разделяет на наших и не наших.
Что до национального… Чувство национальной — очень важно, но в нашем искусстве смотреть на проявления национализма, чем проявление национального… Что такое народное искусство? Это то, что наши традиции, традиции в музыке, изобразительном искусстве, в театре. И это самый большой традиции! Они никогда не были националистическими. До мозга и костей русский композитор Чайковский никогда не отрицал другими основами и другие ценности. Все знают, что его музыка-это, в основном, строится и на французской традиции и, конечно, немецкий. Он был очень открыт, много ездил, много всасывается. Кстати, по матери он — наполовину француз. Поглощает в себя все, переплавлял в себе, и делал это россияне. Чайковский, Рахманинов, Мусоргский, Бородин — это русская музыка, ее отличает и открытые эмоции, и решительно музыкально mot. Но их искусство никогда не провозглашало национальное чувство цели. Никогда.
А вот нам сейчас не так важно, какое содержание, что ключевыми словами из писания. Важно — как называется и кто опубликовано: наш человек или нет. Если наш член «Единой России», — то это «наше искусство». Кроме того, для многих необязательно его слушать, видеть, понимать — и является ли это произведение действительно что-то из этих русских традиций?
— А традиции были серьезные…
— Конечно! Возьмите традиции советского кинематографа — Запад на них учился. Это правда. Во-первых эйзенштейн изучал Голливуд, то Голливуд серьезно изучал Эйзенштейна. Чаплин учился в нашем русском театре. А потом мы учились уже Чаплин. Вот, эта связь с различными культурными традициями, всегда была нам присуща. А теперь почему то появляются или такие явления, как Пусси Райот, которые провозглашают своими значениями, что в целом в искусстве не имеет ничего общего. Или любые другие художники (не хочу называть их фамилии, чтобы не ругаться), которые считают, что главное — это разделить определенную политическую идеологию.
— Ну, ситуация может обвинить и классики…
— Понимаете, когда Сергей Прокофьев (честно говоря, я в этом убежден, я много дирижировал) написал свою праздничную песню «Встреча Волги с Доном», — она формально была посвящена выявлению Волгодонского канала и была заказана Прокофьеву по инициативе Иосифа Сталина, — но это не фашистское искусство. Может называться как угодно, да, она посвящена открытию Волгодонского канала, но ничего в этом нет зазорного, нет ничего постыдного, подобострастного. Почему? Только потому, что музыка в этой песне большая. Заполнен. С потрясающими русскими темами. С одной из — может быть, — великий по своей красоте лирические темы из Прокофьева вообще.
— Ее выполняет?
— Я — да. Но, к сожалению, сегодня эту музыку никто не хочет играть именно из-за имени, не так ли? Потому что это политически не согласен. Также боятся связываться с Первомайской симфонией Дмитрия Шостаковича, с кантатой «Здравица» Прокофьева-опять же из-за фамилии Сталина. Таким образом, здесь встреча с Волги, с Дона — это большая национальная музыка, а не потому, что это увеличивает Волгодонский канал. Может называться как угодно. Не встреча Волги с Доном, а, скажем, «Брестский мир». Там может стоять любое имя, потому что музыка там вообще не про это. Она о России, о русском человеке, захватывает эмоционально еще… Я действительно верю, что у этой музыки большое будущее, пусть и через какое-то время.
А теперь, если и появляются «патриотические вещи», то внутри себя, они ничего не несут. И главным в искусстве, как я уже сказал, это название: это как лайк в фейсбуке, ты даже, часто, не читает, что там написано — автоматически вы видите изображение и установить лайк. То человек обижается. «Ты чего обиделся?» — «Так у меня дед умер, а ты лайк поставил». — «Ой, прости, я даже не прочитал, поставил лайк в игровой автомат, не вникнув». Это частая история, к сожалению. Очень многие идут по верхам, общее место: некоторые тайтл, заголовок и, что гораздо важнее для зарядки. Таким образом, отвечая на ваш вопрос, миссия композитора в том, чтобы дать форму, содержание, а то формы сегодня много, и с содержанием проблем.
Концертный зал «Вартег».
— Мне понравилась одна ваша фраза — «Я не просто пишу, я знаю, что это обязательно будет назначена», то есть писать в стол » вы категорически не согласен… это здоровое чувство?
— Это абсолютно здоровое чувство, знать, для кого ты пишешь. Для чего и для каких событий, который будет выполняться, потому что каждая команда имеет свое творческое лицо: например, я написал свою «Линцскую» симфонию для Федосеева и его БСО, я знаю свои сильные стороны — там большая струнная группа, одна из лучших в Москве, — как вы можете использовать эти возможности? Некоторые певучую струнную мелодию они исполнят, как никто. Или недавно работал с оркестром радио «Орфей», они играли мою Восьмую симфонию; в этом оркестре очень сильный звук медной группы — тяжеловато-мрачноватое. И я думаю, что не ошибся, с акцентом на «Восьмой» на медное звук. Или взять европейских оркестров (например, в Дрездене) — я знаю, что аккорд из деревянных духовых инструментов звучит так, как он звучит на теле. К сожалению, во многих российских оркестрах этот звук не может воспроизводиться, так чисто аккорд, на деревянных никогда не правильно. И глупо писать для наших оркестров средней руки. Знать все это очень важно, и это не из-за эмоционального компонентов, а с технологией.
— И на столе вы писать не можете?
— Просто не могу. Писать в стол — это терять время, и отнять время у людей. Потому что за это время я мог бы сделать то, что принесло бы хоть какую-то пользу.
— Представляете, насколько вы счастливый человек, потому что есть многие композиторы, у которых масса опусов написано в таблице, но и не писать они не могут…
— Каждый человек имеет свой путь. Вы знаете, меня спасает то, что я… может быть, не совсем даже и композитор. Я больше, в принципе, актер. Художник в самом широком смысле. Помните, в «Идиоте» у Достоевского Мышкин — это «художник рукописного ввода», «художник». У меня есть моя дирижерская профессия; у меня есть возможность писать либретто; иногда есть некоторые сцены в фильме; иногда для друзей или для души, можно немного вспомнить и сесть за пианино… хотя Мацуева из меня, конечно, не будет работать, а не претендовать на место крупных пианистов.
Но я себе не делаю, ни в какие рамки, в рамках одного предмета. Мне заказывают — я делаю то, что я могу иметь дело. Я артистическим администратор Сочинского оркестра, я руководитель музыкальных программ Александринского театра. Кажется, что это совершенно иная сфера, чем писать симфонии. Но на самом деле, это требует такого же отношения к человеку, как и в сочинении музыки. Конечный адрес — все еще человек. Все эти вещи для меня одинаково интересны. И я не могу сказать, что больше я люблю, что для меня важнее…
«Бороться мы должны безальтернативностью и в искусстве, и в жизни!»
— Это вопрос, в конце — читая дневники, жизнеописания Баха, ван Гога и многих других: в прежние времена художники (в широком смысле) много ходили ногами. Ван Гог, бродит по Европе, подал в лесочке, вы можете себе представить, сколько раз в месяц мылся и мылся ли вообще. Это дорога была главный принцип жизни. Мне кажется, это ключевой принцип, когда важен не столько результат (потому что художник не может предсказать результат), сколько поиск, движение, ходить. Можете ли вы сказать, что ваша все-работа, все-охватность, — это тоже своего рода дорога?
— Очень часто об этом думаю. У меня даже эпиграф в первой части Девятой симфонии, так и звучит — «что делает исполнителя все время быть на дороге и в транспорте?» Вы как бы выхватили этот вопрос из моего повестки дня… это интересная мысль, что сегодня, как и ван Гог, в лесочке не спят, но истязают себя самолеты и поезда. Я думаю о том, это, правда, очень интересно. А что касается хождения пешком по жизни… поэтому я считаю себя счастливым человеком, потому что я воспитала моя советская бабушка, 1929 года рождения, я приеду время без айфонов, без фейсбуков, без повестки самолетов, тогда жизнь текла гораздо медленнее. Я все еще путешествовал в повозках, запряженных лошадьми в Украине. Бабушка моя увлекалась туризмом в молодости, ходила много турпоходы, вот и с ней мы совершали пешие прогулки на десятки километров, уходя в лес, прямо с утра, пекли картошку на костре, возвращались домой в вечернее время. Так что я немного знаю как у нас называется деревья, трава, птицы. В грибах из этого. К сожалению, младшее поколение, те, кто сейчас 17-18, не дай бог, белый гриб от поганки отличат.
— Конечно, эта пешая жизнь в прежние времена очень сильно влияет на мировоззрение художника.
— Это формировало личности! Посмотрите, совсем недавно — было много великих музыкантов у нас, артистов, сколько крупнейших в кино, на улицу, фильм недавно пересматривал «Старый Новый год», на мой взгляд, очень слабоватым сценарием и затянутый. Но сколько звезд там занят! Ефремов, режиссер, Никитин композитор, играют Евстигнеев, Калягин, Невинный… И с таким составом в принципе не может закончиться плохо получится, даже если сценарий слабый. Та же «Ирония судьбы» — почему оказалось? Поскольку Мягков, Яковлев, Ахеджакова, голос Пугачевой на стихи Пастернака на музыку Таривердиева! Это физически не может быть ниже определенного уровня. Сегодня просто не может найти так много личностей. У нас есть два пианиста, один альтист, тройка дирижеров, несколько художников, фильм, перетекающие из одного фильма в другой. И из-за этого переполнения, было бы хорошо, но запретить их. Не потому, что художники плохие, и уже невозможно смотреть на них — это превращается в один и тот же бесконечный фильм. Вот о чем идет речь. Вот чем бороться надо. Нужно бороться с безальтернативностью того, что происходит сегодня.
— И, наконец, о самом концерте Трио Рахманинова блестяще исполнило свое Трио, с дописанными недавно две части — это «Трепак» и «Чарльстон».
— Эту окончательную редакцию сочинения я специально сделал для Трио им. Рахманинов, я этих музыкантов я знаю не первый год, ловлю их с концертом еще в Владивосток: вышел на 10 минут, посмотреть, как дело доходит до исполнения, в итоге остались до конца. Потому что пианист Виктор Ямпольский представляет собой мощную, к сожалению, датируется школу старых мастеров в москве породистого пианизма. Он очень благородный звук, восхитительные эмоции, не гонится за внешними эффектами (иногда, может быть, даже слишком не гонится), и я музыкант, очень благородный. То же самое можно сказать и о Мише Цинмане, о Наталии Савиновой. Мне было очень приятно работать с ними.
— Такой спор возник на репетиции — слышите ли вы внутренним слухом ваши работы быстрее, чем они могут быть заполнены?
— Ну, я не знаю. Как известно, Брамс слышал свои работы медленнее, чем их принято выполнять. Шостакович, наоборот, гораздо быстрее. Мне кажется, что меня с этим более менее в порядке, потому что я еще дирижер, могут услышать музыку такой, какая она есть. Я на различия в темпах спокойно чувствовал. Главное, что я все еще здесь, и присутствую на концерте и могу сказать, как я себе это вижу. А вот не уверен, что дирижируя музыкой Чайковского, я исполняю так, как я и сам Чайковский. Но, повторяю, к этому надо спокойнее относиться. А теперь я счастлив, что меня работает, и это очень здорово!