фoтo: Гeннaдий Чeркaсoв
— Тeм нe мeнee, xoтeлa пoнять, Игoрь Бoрисoвич, — журнaлист, сoвeтник, чинoвник? Кeм вы сeбя чувствуeтe?
— Я думaю, чтo этo сoчeтaниe всex этиx тeрминoв: чинoвник, дeятeль культуры, eсли мoжнo тaк скaзaть, чeлoвeк, кoтoрый xoчeт рaзвивaть культуру. Тaк рaбoтaeт жизнь, чтo пришлoсь имeть дeлo с oдним и другим и трeтьим. Дa я бы и нe рaбoтaл, eсли бы мнe этo былo нeинтeрeснo.
— Кстaти, в aрxивe «МК» мaтeриaл пoдписaн «Бугaeв». Пoчeму?
— Я рoдился в 1933 гoду. гoду, и тoгдa пoпулярны были имeнa aмeрикaнскиx xудoжникoв. Вoт мaмa мнe пoзвoнилa Гaрри. Тaк я и жил, а когда в 61. году родился сын, Сергей, я пошел, чтобы применить его, и он подумал: «что будет с такой средней жить — Сергей Гарриевич? Так я стал Игорем.
— А как получилось, что журналист стал большой культурный боссом?
— Было это так: что планерка в редакции, я запускаю его, вдруг призыв к «тройчатке».
— Это что-то вроде «вертушки»?
— В горкоме партии была «кремлевка», и я, как главный редактор — «тройчатка». Я снимаю трубку и слышу: «Здравствуйте, это Виктор Васильевич Гришин. Вы мне, можно войти?» — «Могу» — отвечаю, и назавтра еду для него. На пути я думаю, что, наконец, руководство города дошли руки до нашей газеты, — то тираж был 220 тысяч, значит, нужно будет решить ряд проблем. Приезжаю, иду в офис. Сначала он расспросил меня о редакционных делах. И потом вдруг говорит: «Только я вам для этого пригласил. Я хочу пригласить вас к себе помощником». Я даже обалдел: я не знаю, он меня не знает. «Хорошо, подумаю и завтра вам дам ответ». На улицу из офисов, и секретарь партии Павла накинулся на меня: «Дурак ты, еще будешь думать? Ты понимаешь, где вас называли?»
Короче говоря, на следующий день я позвонил, дал согласие, и когда мы встретились, он прямо сказал, что хочет поручить мне курировать вопросы культуры. Так состоялся мой перевод и первый конфликт с системой.
— Что вы имеете в виду?
— История с постановкой балета «Спартак» в Большом театре. Балет поставил Юрий Григорович, и после показа в ЦК началось: слишком много эротики, то-се, пятое-десятое, партии начали поступать записки… Гришин поручил мне пойти посмотреть и составить мнение. Когда я пришел к нему после выступления и сказал: «Я не согласен. Балет — это особый вид искусства, а «Спартак» — все замечательно». Короче говоря, через шесть месяцев и балета Григоровича получил Ленинскую премию.
— Трудно вам в культуре после журналистики?
— Нет. Труднее в журналистике: я помню только один материал о Байкале схлопотал выговор. Даже постановление ЦК на этот счет. Тогда в газетах цензор сидел официально, а если не подписать количество, что он вернулся. Идеология давила.
— Мне кажется, что вам выпало работать в культуре в интересное время — перестроечное.
— И до перестройки тоже интересно. Время было тяжелое, в некоторых театрах шли разделов, например, на Таганке. Я ведь помню, как Гришин решил поехать туда с женой на спектакль «пристегните ремни». Он вошел в кабинет Любимова, они говорили. Как администратор, должен уведомить о начале, запоздал, и Гришин вошел в зал уже во время исполнения. Начали пропускать на место в пятом ряду, кто-то захлопал, кто-то засмеялся… И он решил, что так маркетинговый трюк. Обидел.
— Он такой чванливый, что на базовую техническую маску обидел?
— Конечно, обиделся. Любимов виновато, а Гришин ему: «Юрий Петрович, я больше в ваш театр спектакли не добраться. Но я вам помогу». Не чванливый он, просто время было. Об этом даже в газетах писали. Не забывайте, что вокруг Любимова всегда скандалы были, на него и Брежневу писали, так что если бы не Гришин, неизвестно, что бы с ним и с его театром. И это же его слова: «Не приду, но я вам помогу». И помогла.
Конечно, наиболее значительный конфликт в то время был на Таганке, когда он начал его часть. Я помню, как художники приходили ко мне, ругались, распят для меня, а через некоторое время вернулся и извинялись: время показало, кто был прав, а кто нет.
— А не было возможно, чтобы остановить разрушение целостности Таганки?
— Не может быть. Схлестнулись характер: и Любимова и Губенко были сложные, крутые. И актеры группировались, а они из одного лагеря перевели в другой — сам черт не разберет. Но время показало, что Любимов — выдающийся творец, в настоящее время нет, но его вспоминают и будут вспоминать.
— 90-х для вас — лихое или золотой век?
— Ни то, и ни другое. Каждое время приносит свои истины. Свобода наступила цензура оставила.
— Не так давно, вдруг поднялась дискуссия о цензуре. Некоторые политики театра утверждали, что возвращается. У вас есть с чем сравнивать — что сказать?
— Я считаю, что как таковой нет цензуры. Сейчас все решают сами создатели и в зависимости от своих взглядов, знаний, опыта.
— Вы, как руководитель городской культуры, были свободны в своих решениях?
— Я не считал себя подчиненным, у меня не было проблем ни с Сайкиным, ни то с Лужковым. С ним мы все делали не так: он мог бы поднять трубку телефона, и обругать, в частности, и я ему возражал. Когда умер Борис Брунов, я назвал Хазанова художественный руководитель в Театр эстрады. И вдруг звонит по «кремлевке» Лужков: «Игорь, что ты Хазанова сделал только худруком, необходимо сделать директор, он был хозяином театра». И я подписал новый red: директор — арт-директор, Хазанов, то благодарил. Таких случаев было много. Юрий Михайлович очень любил создателей, и создатели его очень любили.
— Именно в это время в Москве открыты сразу несколько театров, в некоторых, но не у всех хорошо сложилась судьба.
— Да, мы открыли много. Слава Спесивцев получил пространство на Красной Пресне: он задрипанный клуб своими силами привели в порядок и превратили в приличный театр. То квартира ему помог получить: когда я пришел на потепление до него, там ничего не было. Все сидят на полу, пьют и поют. Я с ними выпил, попел и ушел.
Тогда, кажется, тринадцать театра начали свою работу — Фоменко, Терезы Дуровой, «Новой оперы» Колобова, «Геликон-опера, театр Щепенко — все назвать я не могу. Но это не только во мне, эти создатели были сами правильно организовать работу.
— Важно отметить, что когда говорят о москве культуры, то все, в основном, привести в театр. Почему? Что ли в Москве меньше, музеи, библиотеки?
— Потому, что театр-это своеобразное лицо города. Если мы говорим о музеях… как-то Я был в Париже на цирковом фестивале. Со мной познакомилась, заместитель мэра Парижа мадам Пену, и она мне рассказала о нашей соотечественницу Ольгу Свиблову, которая в то время жила в Париже и была замужем за итальянцем. Мы с ней встретились, она показала мне отличный музей фотографии в Париже — в Москве такого не было. Позже, когда он прибыл в Москву, мы для вашего будущего музея подыскали места — во-первых маленький, скромный, в переулках Остоженки, а то и больше. Теперь в Москве есть прекрасный музей во главе с Ольгой Свибловой. То же самое было и с Ильей Глазуновым, его картинной галерее.
— Я слушаю вас: потрясающе время, когда до большого культурного начальства, я не говорю о мэре, можно было так просто прийти даже без записи и попросить открыть музей или театр.
— Прийти можно было, спросить… В любом случае, вопрос был решен. Я поддерживал идеи, но инициатор часто был Юрий Михайлович Лужков, я только помогал ему.
За 14 лет руководства московской культуры имели с кем-то серьезный конфликт?
— Большого конфликта не было, а маленький не считается. Ссоры, в основном. Я помню, как мне пришла Генриетта Яновская, и мы из-за одного его спектакля долго спорили. Но спор, а не запрет. Ни в коем случае культуру не может запретить, культуры должны жить. В конце концов, общество опирается на культуру людей, которые и составляют это общество. Я противник запрета: в мое время так запрет, что противно вспоминать.
— Как вы сегодня оцениваете состояние культуры в Москве?
Культура развивается, есть величественные, новые формы появились. Парки какие! А библиотеки! Это же, современные центры.
— У вас есть не только личный юбилей, но и семейный — 60 лет совместной жизни с женой. Нереальная цифра. Вы знаете, что секрет супружеского долголетия?
— Очень реально. Мы с Галиной познакомились еще студентами: я учился на журфаке, а Галя заканчивала педагогический. Я несколько раз приходил свататься, но отец ее был очень строгим, это длилось несколько месяцев. Какой то секрет? Не ходить, некогда было, и доверяют друг другу: раньше чиновники не имели права с женщинами ездить в санаторий — опирается только композиция мужу. Так мы и отдыхали, и ничего. 60 лет пролетели незаметно. Как говорит жена, у меня очень покладистый характер.