фoтo: Ян Смирницкий
…Вы тoлькo прeдстaвьтe сeбe, кaк этo игрaлoсь рaнee: нa aвaнсцeнe всe тe жe чeтырe сoлистa (в нaшeм случae — кaк звeзды, кaк сoпрaнo Вeрoникa Джиoeвa, мeццo-сoпрaнo Eкaтeринa Сeмeнчук, тeнoр Oвaнeс Aйвaзян и бaс Дмитрий Ульянoв), с ними — дирижeр, стoит стo с лишним лeт лицoм к пoчтeннoй публикe (БЗК пeрeд рoднoй Гoсoркeстрoм РТ с элeктрoпривoдoм вышeл стaтный Aлeксaндр Слaдкoвский). Пoнятнo, чтo тeпeрь сeмичaстный «Рeквиeм» игрaeт глубиннo, вдумчивый, нe суeтнo, пoслe нeгo — плoxoй тoн дaвaть кaкиe-либo бисы, пoтoму чтo aртисты и дирижeр рaзмeщeны тaк, чтo рубaxи мoжнo oтжимaть oт пoтa… A рaньшe, кoгдa этo был прoстo нoвый, в знaчитeльнoй стeпeни, экспeримeнтaльнoй музыки, и нe бoлee, пo жeлaнию слушателя, повторяющиеся (и несколько раз), отдельные части (не исключая и другие «И вступает день в гневе вашем» — самую длинную и драматичную); народ горячо аплодировал между частями, цене, часто, яркость голосов солистов (это сейчас плохих нет по определению), и не слишком глубокий смысл, потому что сама музыка была для них современной, не «оглубленной».
Важно понимать, как это игралось, потому что из этого вытекает, как написано, например, биографы приводят такой словесную мизансцену между Верди и импресарио на репетиции «Набукко», когда импресарио довольно путают зрителя ответ (и люди легко могут освистать и, в самом деле, молочница премьер-министра), так что один из них обращается к Верди:
— Выкиньте нескольких ударов речитатива, пусть завеса падает после большой арии и аплодисменты, не остановится.
— А мне какое дело? — Ответил Верди. — Пусть они даже не аплодируют.
Тем не менее, о «теплом приеме» очень даже думали, это теперь он идет как бы в любом случае, и то — бабушка на двое сказала. Поэтому вполне расхожие мнения критиков, которые вряд ли есть в то время, считались оскорбительными — «Verdi всегда хлопотал только о выборе участка, его детали, что это не интересует»; «И Верди, и Россини встретить либретто, то чудовищные, то глупейшие; но они на них написали едва ли не лучшие, чем их деяния». Такая атмосфера, царящая вокруг написания «Реквиема», который первоначально был предназначен в качестве коллективного месса на смерть Россини. Тем не менее, в этом качестве премьер-министра не произошло — дирижер, друг Верди на банальной болезни не пришел на концерт (это ноября 1869 года).
Кроме того, Верди в этот момент по жребию состоять из себя только заключительная часть Libera me. После скандальной отмены (говорят, траурная месса, так и не была выполнена), время идет, Верди все больше вынашивает план написания полный собственного «Реквием», тем не менее, работа над операми (примерно в то же время была написана «Аида») по-прежнему является для него приоритетом. Это является причиной, почему «Реквием» часто подвергается анализу именно в сочетании с «Аида», потому что и там и там, чтобы добраться до новаторскую для своего времени вокальных и драматических приемов.
Наконец, весной 1873-го умирает известный писатель Алессандро Мандзони, у которого так потрясли Верди (он говорил: «В Италии угасло великое имя; в его незримом присутствии я чувствую себя так мало…»), что довольно быстро (в апреле 1874.), заканчивает свой «Реквием»: премьера состоялась в годовщину смерти Манцони в соборе Святого Марка (Милан), и на этот раз я Верди встал за пульт…
Понятно, что маэстро Сладковский, о чем неоднократно говорил в интервью, отказывается чисто из оценки, считая ее самоценной, — но в случае с «Реквиемом» ясно видно, как партитурное содержание тесно переплетается с причудливой судьбой дела, и, прежде чем дирижер — в самом деле, постановщиком действия — был простой задачей принести вместе, и более того, вызвать снова вердиевские смысл — и двойное посвящение, и оперу технологиям, и, конечно, литургический контекст.
Проще говоря, позволить для себя вечную загадку вердиевского опуса — это еще более requiem или здесь приоритетна оперная природа? Так и кажется, литературный портрет Верди этих лет: «На лице его была написана печаль; чело его мрачно, первая встреча их резка и сурова, его душа, всегда готовы, чтобы сосредоточиться на себе самой и, похоже, иностранные дела здешнего мира; он ненавидит, овации, и все, что хоть сколько-нибудь схоже с лестью; избегает блеска, что ему неуютно в большом свете, и любит только интимный круг, общение глаза в глаза…». Этот стиль не случайно появился внезапно, когда Сладковский встал за пульт и без лишних поклонов начал держать тончайшее основные пианиссимо первая часть… это уход в себя, это путешествие в себя — это отношение к внутреннее видение, заранее дирижер в начале, снял с «Реквием» двусмысленность нарочитой «оперности», несмотря на щедрое присутствие щедрые же голосов. Это музыка.
По-дирижерски вести «Реквием» очень легко — если общая гонке и насыщенность текста должен быть в состоянии держать общий вид, выдержать паузу, чистоту звука, не оглушать, не замыливать смысл, пряча их за чередою «красота». И я помню, была потрясающей кульминации — когда певец, казалось бы, полной тишине, оркестр тихо ведет свою тему литаний, но проводник, а за ним и оркестр — словно бы продолжал играть, и тишина здесь читается не так, как умело выдержанная пауза, но она наполнена, так что само собой создает в слушателе гармонии. Особенно, когда солист и музыканты в этой тишине смотрят прямо в аудитории, — глаза в глаза. «Реквием» — очень быстрое эссе, но дирижер был в состоянии достичь в его страстных водах исключительной камерности, хорошо, что попутчиком был прозрачным, акустика БЗК, где каждый шепотом провода слышит и обретал значение.
Отсюда и потрясающие солисты, и хористы из двух коллективов были подчинены общей идее интимного общения — «дух повержен, но не сломлен», — это было не пение из-за прекрасного пения, это своего рода, Реформация звука, где канонический латинский текст рассматривается как новый, наполненное Слово. Ей-богу, куда проще еще раз попсово играть моцартовский «Реквием», где так легко спрятаться за определенную мелодию, из-за которого многие и пришли, но буквально породнить музыкантов со слушателем на сложном вердиевском материалов, которые в разное время трактовался очень по-разному. И до которого теперь мы должны очень расти…
***
После невероятно долгой овации, во время которых Вероника Джиоева и Екатерина Семенчук со сцены посылали воздушные поцелуи, сидя на шестом ряду в качестве слушательницы Анны Нетребко, треть зала — не меньше! — повалила за кулисы в артистическую к Сладковскому, чтобы поздравить маэстро с взятием нового рубежа… Алексей Рыбников, Эдвард Радзинский, весь наш культурный бомонд заполнены узким местом закулисное пространство. И вдруг — это было на вердиевском «Реквиеме», кто бы мог подумать, что и стало ясно, что возвращение в жизнь живую Москвы давно забытой музыкальной атмосферы единения и, если хотите, клубности (от слова клуб): люди, несмотря на мороз, вышел из БЗК, но не спешит домой, а продолжают стоять на улице, пообщаться, поговорить, я уж молчу о выше упомянутой давка в артистическую, когда маэстро в течение часа был меломана. Этот душевный не может купить ни за какие коврижки.