фoтo: Гeннaдий Чeркaсoв
Мы идeм в кaбинeт. Спeсивцeв усaживaeтся в рoскoшнoe высoкoe крeслo, нaпoминaющee трoн. Нa стoлe лeжит нeизвeстнo aгрeгaт, кoтoрый фeн. Oкaзaлoсь, чтo этo сoгнутый в бaрaний рoг скoвoрoдe. «Всe думaют, чтo нaши рукoвoдитeли субтильныe, — oбъясняeт xoзяин кaбинeтa. — A здeсь был члeн прeдсeдaтeль сoвeтa взял дa и сoгнул нa сцeнe скoвoрoдe». Мы нaчaли рaзгoвoр с oбсуждeния фильмa «Смeрть Стaлинa», o кoтoрoм в тoт дeнь тoлькo и гoвoрили.
— У мeня к Стaлину eсть свoи личныe прeтeнзии, — гoвoрит Вячeслaв Спeсивцeв. — Мoй дeд был пaртийным фигурoй. Oн влюбился в мoлoдую жeнщину, пoслe тoгo, кaк увидeл, eщe дo рeвoлюции нa ярмaркe в Вoрoнeжe, и укрaл. Oни пoжeнились. A oтeц этoй дaмы, кoтoрaя стaлa пoзжe мoeй бaбушки, был свящeннoслужитeлeм. Пришeл 1917 гoд, и ктo-тo нaстучaл, чтo пaртрaбoтникa-тo жeнa вeрующий. Дeд скaзaл: «Выбирaй: oнa или пaртия? Oн выбрaл жeну. Этo любoвь-oнa былa! И всeй сeмьeй, a oнa eму нaрoжaлa 11 дeтeй, Стaлин пoслaл зaтeм в Xaнты-Мaнсийский oкруг. Мoя бaбушкa зaбoлeлa тифoм в вaгoнe, в кoтoрoм вeзли ссыльныx, и eгo брoсили в тaйгe из пoeздa, чтoбы нe зaрaзились oстaльныe. Дo вoлки были изгнaны. В прямoм эфирe!
— Сгинулa нaвсeгдa?
— Кoнeчнo. A пoтoм судьбa тaк пoвeрнулaсь, и я стaл лaурeaтoм прeмии имeни Лeнинскoгo кoмсoмoлa, пoлучил eгo вмeстe с Дaвидoм Туxмaнoвым. Пoлучaeтся, чтo, зaнимaясь искусствoм, мы всe xвaлить Стaлинa. И oн oтклoнил мoю бaбушку из вaгoнa. Врeмя, в кoтoрoe мы приexaли, нaзывaeтся oтрицaтeльным. Нo мнe нрaвится, чтo мoя жизнь пришлa в рaзныe пeриoды в жизни стрaны. Eсть с чeм срaвнивaть, чтoбы пoнять, пoчeму я рoдился, и прoжил дo 75 лeт. Врeмя пoдвoдить итoги, стaвить тирe. A я нe мoгу, пoтoму чтo этo былo пoлoжитeльнoe и oтрицaтeльнoe в рaзныe времена. Театральные художники всегда задаются вопросом: куда дальше идти? Весь мир, не задает таких вопросов, а мы все ищем на них ответы. Если народ в театр идет, значит, он нужен.
— А что театр дал вам?
— Все! Я мечтал создать свой театр и создал. Для чего вообще искусство? Мы пришли в этот мир, чтобы познать его, и уже относительно познания оборудовать. Я пять лет, и я хотел служить в театре. Не мог без него. Три способа, познавал мир. Первый научный. Мы должны знать, что H2O — это вода не пьется вместо него серной кислоты. Второй путь — духовно-философский. Бессмертна ли душа, как она развивается? Это трудно, чтобы попробовать, потому что редко кто идет этим путем. И в третий раз — художественный опыт. Если мы его отметаем и говорим, что нам не нужен Пушкин, то превращаются в кошек. У меня есть кот. Он знает, где молоко, а где вода. Бог это не касается, а может и в том, что касается. Откуда нам? Но без Пушкина он живет. Мы все больше превращаемся в кошек, отметая в третий раз. Но Пушкин нам нужно, чтобы оставаться люди.
Когда мне было пять лет, я жил в своей хижине в Царицыне. За стеной, дядя Сеня бил тетю Нюру, хотя она могла ему врезать гораздо более серьезные, потому что он пил, и она была здоровенная женщина. А я, сидя у окна, вырезал и клеил куклы — Отелло и Дездемону. Я уже знал, кто они, потому что по телевизору показать фильм. Детский ум понял, что обязательно нужен театр, конфликт Отелло и Дездемоны дядя Сеня не бить тетю Нюру. Я создал, и продолжает создавать театр, что у меня за стенкой тетя Нюра ограждена от побоев. Законом это не запретишь, хотя и принимаются меры, которые защищают от насилия в семье. Кто в конечном счете будет увеличиваться такого дядю Сеню? Наши современные дети учат в школе, учат Пушкина, проходят «Горе от ума». Но каким образом? «Горе от ума» — спектакль. Читайте монологи и диалоги с девочками и мальчиками скучно. Сегодня дети не должны жить скучно, чего-то бояться. Это мы просто пугались: вдруг Сталин все семьи, отправляется в Ханты-Мансийск?
«Когда меня не приняли в пионеры, я плакал»
— В вас тоже сидит страх?
— Еще какой. Я боялся, что меня куда-нибудь сошлют. От меня отказались все УК, все друзья, которые пили у меня на кухне водку. Не дай бог, страх в вас закрадется и начинает руководить вами. Чем хорош Путин? Можно на него все, что вы хотите, чтобы повесить, но он открыл церкви, дал человеку возможность общаться с Богом непосредственно. А Сталин и предыдущие Брежневы не верили в него. Да, возникла новая проблема. Все вдруг стали верующие. Никто нас не слушает, кроме Бога. Никто! Министр культуры, что ли?
— Всегда ориентированы на молодежь. Какой театр вы предпочитаете — детская радость и детская неприятности?
— В нем будет горе и радость, смерть и возрождение, и, что самое главное — любовь. Должен ли я любить человека, написавшего на меня донос? Я не мог не один год, чтобы устроиться на работу дворником после того, как меня пригласили в ЦК партии и сказали: «Вы, оказывается, играете развратные сочинения?» Это о «Сто лет одиночества» Маркеса. Я начал говорить о его Нобелевской премии, и услышал в ответ: «мы Знаем, что он ее получил. Не будет его играть. Но я был веселый и наглый, и потому ответил: «я не Буду!» «А то вас вообще не будет», — сказали мне в УК.
— Что они вам сказали, отказывая в работе дворника?
— Все занято. Места нет. Мой первый театр носил имя Аркадия Гайдара. Его сын ненавидел пионерскую организацию. Он был военный летчик, и все время таскали на пионерские сборы. И все потому, что его отец написал «Тимур и его команда» о нем. Когда он меня первый раз приняли в пионеры, я плакал. А уж если в комсомол не брали — кол, закончились все их театральные дела. Когда я первый раз вызвал первый секретарь райкома партии Кролика, и мы тогда заняли первое место на театральном фестивале в Дубровнике со спектаклем «Праздник непослушания» Сергея Михалкова, я, наивный, пришел к ней с «Золотой глобус». И услышал: «Зачем мне ваш «Глобус»? Мне нужны пиво для рабочего класса». Я ему ответил: «Вы плохо кончите». А плохо закончил не он, а не я. Во Дворце пионеров, меня на пушечный выстрел не подпускали, потому что я — Спесивцев.
— Вы ведь и в театр попали не сразу?
— Я пошел в Театральное училище им. Щепкина, после циркового училища. Когда я пришел работать в театр к Юрию Петровичу Любимову, он спросил: «Говорят, ты клоун? Ты будешь у меня поставить пантомиму». «Десять дней, которые потрясли мир», «Гамлет», «Павшие и живые», «Тартюф» — это все мои пантомимы в Театре на Таганке. Но я оттуда ушел. А театр было хорошо! Я сказал Юрию Петровичу: «я Иду, и я буду делать свой театр». «Ты сумасшедший», — ответил он. И я это сделал. Из Театра на Красной Пресне люди стояли ночами, чтобы в него войти. Тогда было три театра — «Ленком», «Таганка», и мой, где по ночам жгли костры, пока они стояли в очереди за билетами.
— В какой момент почувствовали, что должны быть независимы?
— То и чувствовал. Приносил Любимову Камю и Сартра, хотел поставить. И он сказал: «Тогда, в то время как поставить пантомиму». Высоцкий и Золотухин сказал, что он никогда мне не даст такой возможности, потому что это его театр. И правильно, что не дал. Я понял, что Высоцкий, Золотухин и другие актеры «Таганки» были артистами театра, а не мой. Мне нужен был синтетический актер, знающий свое тело, и я набрал детей. С ними вы можете начать актерскую систему, которая предполагает Станиславский. Его не читает никто. Не обольщайся.
— Один раз я только читала.
— Ой, только не говори мне, что все восемь томов прочла. Никто их не читает. Станиславский — коллекция человеческих чувств и действий, которые затем реализует в МХАТе. Я год не мог устроиться на работу, делать было нечего, вот я и прочитал все восемь томов. Станиславский — гений, он дал нам возможность понять, что надо делать. Он сказал, что основой театрального искусства — действие, а не может ни в коем случае играть в чувство. И вдруг я читаю в шестом томе, совсем другое — выражение, определить будущее театра, где на линии действия покатится локомотив чувства. Сегодняшние дети воспитаны на клипах. Ко мне приходят папа и мама и жалуются на то, что не понимают своих детей. Но не нужно бояться. Они просто другие. У них срабатывает клиповое сознание, и Станиславский пришел к этому. У меня — восемь исследований, где приняли участие три сотни мелких, триста средних и три сотни пожилых парней.
— Почему так много?
— Постучать. Каждое воскресенье приходят и говорят: «Дядя Слава, давай нам заниматься в студии». И не потому, что я хороший. Нет! Только мы бесплатно делаем, а теперь везде нужно деньги платить. Это дети набиваются и набиваются. Я все беру. Кто-то остается, а кто-то идет в лыжную секцию. Мы возьмем «Горе от ума» и разыгрываем. Нет никакой связи с этой пьесой весь мир, от Пекина до Колумбии. Ничего подобного не видела. Зал вместе с нами в игры. Китайский, например, ясно, фраза: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», и они ее повторяют за нами. Знаете ли вы, что книга в Китае наиболее популярны?
— «Как закалялась сталь».
— Точно. Китай такой скачок в экономике совершил! Он скоро будет первая страна в мире. Они приняли нашу систему убеждений. 14. февраля мы будем играть «Ромео и Джульетту», где Джульеттой будет китаянка, а Ромео — француз. Мой сын Сема все это придумал — собирать со всего мира Ромео и Джульетта по Скайпу. Он репетирует с испанцем, казахом, грузином. Каждый будет говорить на своем языке. Олег — сегодня. Это я — старый мох. Четыре Балкона и четыре Romeo у меня было в спектакле, еще тогда, когда первый секретарь райкома партии Птиц запретил мне играть Шекспира. Не смех ли это? А он и семи классов не окончил.
— Мы студентам на вы ходили гуртом, правдами и неправдами прорывались на спектакли. Айтматовскую «плаху» смотрели в подвале, где пахло супом.
— Это было в клубе, партии пенсионеров, в ЖЭКе. Мне его дали, а я из нее сделал театр. Там действительно пахло капустой. И на спектакли ходила вся Москва.
Наш разговор прерывается, в кабинет вошел молодой человек.
— Это мой сын, Боб, — говорит Спесивцев. — Вчера был в Ярославле, договорился, что будет играть там «Молодую гвардию».
— Но самое главное — приходит юбилей Александра Невского, — говорит Василий Спесивцев. — Он родился в Переславле-Залесском, где мы находимся, и играть, в День России, 12. июня, выступление на большой сцене для пяти тысяч человек.
фото: Светлана Хохрякова
С сыном Василием.
«Ильинский меня на курс, с условием: «Придешь ко мне на похороны»
— Вы из актеров не устал?
— Художники — конкретные, сумасшедший народ. Но без них не может. Когда я стал художественным руководителем Театра-студии киноактера, ко мне пришла Наталья Андрейченко, невероятно популярным после «Военно-полевого романа». Она несколько раз сказала: «А что я хочу от вас, чтобы играть!» И так несколько раз. «Так играть», — ответил ей. «Я беременна», сказала Наташа. Это был настоящий спектакль, и он свидетельствует о том, что актер. В Театре киноактера у меня был спектакль «Бесы». Прошел первый акт, и помреж сказала, что продолжать играть мы не можем. Оказывается, Нонна Мордюкова ушла домой. Она думала, что все уже сыграли. Рядом с театром жила Татьяна Конюхова, игравшая ту же роль в другом составе. Пошли за ней, привели. Полный зал на полторы тысячи мест. Таня говорит: «Как я буду играть? Нонна в первом акте?» Я приказал, чтобы ей не поворачиваться в сторону зрителей. Затем известный критик писал, что Мордюкова так много гениальных *, что во втором акте, ни разу не повернулся в зал, но как играл! Интервью и пригласить Нонну. Она говорит: «Я все играл. Моя воля настолько мощным, что вы, как режиссер — отдыхай. Я казачка и живу по закону, который выбил коммунисты на реке Кубани». Но отказался сказать, что это за надпись. Когда я посетил его дома, и моя жена — тоже казачка, специально пошел в станицу, где жила Нонна. Там он прочитал тисненые коммунистами лозунг: «Течет вода Кубань-реки, где говорили большевики». Только они могли придумать.
В годы советской власти в театре на Таганке мы играли в игру, 1. января в 12 дня. Представляешь, в каком состоянии они художники? И какие тексты произнес: «Мы входим в Мавзолей, как в кабине x-ray… И Ленин, как рентген, просвечивает нас. Скажите, Ленин, мы такие, каких вы ждали?», «Уберите Ленина с денег, он для сердца и для флагов». Вознесенский, между прочим, «Антимиры». Один художник так запутался в тексте, что после выступления французов они написали в книге отзывов: спасибо такой-то, что не упала на сцене. Вот как артистов. Я с ними 60 лет. Их надо и жалеть и в наибольшей степени сохранить, потому что они-дети.
— Потому что вы и сами могли бы стать актером, изучал великого Игоря Ильинского.
— Кстати, я к нему пришел. Я работал в студии Дворца пионеров, которые прошли Наташа Гундарева, Валера Белякович, Ролик, Быков, Витя Татарский. После десятого класса решил поступать в театральное училище им. Щепкина при Малом театре. Пришел и прочитал «О, Волга, колыбель моя», начал плакать. Тетенька, которая нас прослушивала и сказала: «Мальчик, мы тебя не взимается. Перейти в инженеры. Вы никогда не будет быть художником». Для меня это был конец. А что мне подписали смертный приговор. Я же, кроме театра, ничего не знал и не хотел. С горя пошел в цирковое училище, где меня взяли на клоуна. Он также актер. На третий год, позвонил мне Тартар. Он вошел в Щепку, и нужно было сделать этюд «Цирк», — спросил бы. Я начал с ним и его однокурсниками на практике. Ильинский увидел это и сказал: «Спесивцев, они без тебя экзамен не сдадут». Так что я пошел на экзамен с ними. А то Ильинский взял меня на свой курс без экзаменов, но сказал: «я Беру с одним условием: ты придешь ко мне на похороны, наклонишься над гробом, и вы говорите: «Игорь Владимирович, как договорились, я пришел». Чтобы не забыть текст». Он дал мне роль в Маленьком театре, и я репетировал с ним. И сделал то, что он искал.
— Как это объяснить? Чудачеством?
— Это невероятно странный человек. Только сейчас я понимаю, что приехать на похороны — не такое уж простое дело. Драматургия твоих мыслей, в конце концов, какая? Его уже нет, что происходит? Теперь уходят мои близкие люди, сопровождавшие меня всю жизнь, Миша Задорнов, Юра Тараторкин… Уже стали ученики пойти. Это все не легко. Так Ильинский прямо сказал: «Нет и нет! Ты придешь или нет?» Мы заточены, как карандаши, на бессмертие. Мы не верим, что умрем и от нас ничего не остается. И я тоже. Я уверен, что он бессмертен.
— Ильинский говорил с вами о жизни?
— Все время. Когда он спросил, приду ли к нему на похороны, это про что? Ему было около 70, когда я для него сделал. Ильинский был человек, от неожиданности, в данном случае — Герой Соцтруда. Когда мои молодые и взрослые актеры из театра Гайдара, нужно их воспитание и образование. Я должен был организовать курс в ГИТИСе. А как это сделать? Кто я? Да, популярна, но это не достаточно. Спросил Ильинского идти к ректору ГИТИСа — бывший секретарь Фрунзенского райкома партии: «вы Носите звезду, будет защищать себя». Мой первый спектакль, на который рванула вся Москва, — «Прощание с Матерой» по Распутину, произведения, которые лежали под тканью от советского идеолога Зимянина. Он сказал, что, пока жив, ничего этого не позволит. Мы пришли с Ильинским в ГИТИС, и что ему, в обмен на требование предложили читать курс танцоров Васильева и других, которые не имели высшего образования. Ильинский на это ответил: «Как я буду учить их, когда меня нет среднего образования?» Когда ректор сказал мне, что «Матера» никому не нужно, поставь веселый спектакль, Игорь Владимирович вдруг сказал: «Слав, а Х… у…». Это о ректор. Он поднялся и пошел. Что ему? Он был лауреатом Ленинских и Сталинских премий, великим актером.
— Что «Библия для детей» и «Амнистия души»? Стены вашего театра завешаны информации о том.
— Дети нуждаются в любви. Я сделал восемь появлений для них — «Библия для детей» — от Адама и Евы до Апокалипсиса. Играли мы «Крещены» в храме Христа Спасителя, и с половиной тысячи детей сидели, открыв рот. Они должны были получить достаточно пять хлебов, отковыривая небольшими ручками хлебушек, передавать его друг другу. Мы взяли пять больших буханок, и все было достаточно. Дети были в шоке. Я сделал 17 часов классики — от «Горя от ума» и «Войны за мир». Меня спрашивают: «Тебе славы мало?» А я говорю: «Вы будете вести театр дальше? Что зрители должны? А нужно воспитывать их. К вам будут приходить девочки и мальчики, кто собирается сегодня ко мне». Я иду в школу, но у нас есть пусть дети сидят. 1913. года, была одна детская колония, а теперь их 60. 15 лет проводить фестиваль «Амнистия души» ездить по колониям, что ребята не стали рецидивистами.