фoтo: ru.wikipedia.org
Aвтoр: Фeдoр Вязeмский.
Прoстрaнствo сцeны пoлнoстью бeлoй и чистoй. Влaдимир Aрeфьeв любит тaкиe рeшeния, кaк: вoздуx, свeт и фoн, нa кoтoрoм oсoбeннo рeльeфнo выглядят кoрoткий, нo oчeнь яркий oбрaз, пeйзaж и внимaтeльнoe, пoчти этнoгрaфичeскиe кoстюмы пeрсoнaжeй (Eлeнa Стeпaнoвa — xудoжник пo кoстюмaм). Бoльшoe пoвaлeннoe дeрeвo пeрeбрoшeнo чeрeз сцену. Во втором акте показать, распиленным надвое, в третьем будет разбито на несколько частей. Метафора столь же внятная, как и универсальный, и, следовательно, относится к чему: есть что-то целое, сильна, но пали и потому, разваливающееся. В контексте истории оперы Яначека, создал его в 1903 году за штуку Габриэлы Прейссовой, вы можете понять это как символ распада морали, разрыв семейных связей и дискредитации традиционных ценностей.
Немая сцена открывает каждый из трех актов: пейзане застыли вокруг бревна — кто с пилой, кто гусей, кто с ведром. Но лучше всего, конечно, девушка с живой козой, которую она тянет через сцену в третьем акте срывая аплодисменты и крики «браво». И это умиляет: лошади в опере бывает очень часто, но вот, что коза — это, конечно, здорово.
Действие оперы жутко депрессивен. Действие происходит в чехии в провинции, где довлеют жесткие правила в отношении морали и нравственности. Падшая Енуфа (Елена Безгодкова) рожает ребенка от ветреного пьяницы Штевы (Евгений Либерман). Ее мачеха Костельничка (Ольга Гурякова) из лучших побуждений, чтобы спасти честь семьи, убивает детей. Енуфа дает согласие на брак влюбленному в нее Лаце (Кирилл Матвеев), который до этого резанул возлюбленную ножом по лицу. Тело ребенка обнаружить. Костельничка признается преступлением. Народ безмолвствует.
Все главные персонажи оперы находятся друг с другом в каких-то семейных отношений, понимание которых совершенно нереально. Нереально реализовать и многие детали сюжета, в частности — почему Енуфа, узнав о смерти ребенка, которой, как поет «лучше быть на небе», не интересует, где он был похоронен, и поддерживает ли отпевание? Почему два брата, один богатый, а другой бедный? На чем строится авторитет Костельнички? В опере, на основе прозаическом тексте и претендующей на психологизм и драматичность, хотелось бы больше мотивированности и логики в поведении персонажей. Тем не менее, в опере, даже если она, как, в этом случае, возможно, музыкальная драма, главное — музыка.
Увы, музыка Яначека, среднего, не боится индивидуальным стилем, в молитве, цепочка эпизодов, не объединяющихся даже благодаря стараниям маэстро Бражника и приличный звук оркестра в единое целое. Через интернете, по плану композитора, развития распадается на куски, как бревно, лежит на сцене. Даже если не знают, что чешский композитор был очень сосредоточенным на музыкальный язык Мусоргского (впрочем, кто только на него не раскручивается?), влияние Мусоргского слишком очевидно. Иногда возникает ощущение, что мы слушаем разросшуюся до небывалых размеров «Сцену у фонтана» из «Бориса Годунова», но выхолощенную, легкий, без тех индивидуальных качеств, которые были присущи русскому гению. Там, где Яначек пытаюсь быть мелодичным и лиричным, например, в соло скрипки в эпизоде Енуфы, возникает мелодия безнадежно банальная и безликая, хотя и наполнен всем набором интонаций с «правильной» семантикой, выражающей «печаль». В вокальных партиях Яначек должен быть провокации Даргомыжского с его ненароком бросил лозунг «хочу, чтобы звук выражал правду», которая многих оперных композиторов меня в тупик. А потому, что вокальная линия, конечно, заполнены с трамплина, преимущественно тритоновыми, вынесена в заглавные буквы почти в каждой партии, что провоцирует певцов на форсирование звука, и, к сожалению, неточность интонации. То, что ноты петь, а потом кричать в приведенном случае певцы — иногда невозможно разобрать. Тем не менее, оскорблять певцов не может. Поэтому я упомяну только одно имя — Кирилл Матвеев, который не потерял ни капли вокальные навыки, и то, что художник оказался очень выразительно и убедительно. Тем не менее, артистичны были все. Александр Титель, который, как казалось, подходили к работе с заданиями, более характерным для драматического театра, чем музыкальный, дал возможность артистам играть свои роли по системе Станиславского. Немало способствует этому выбору, русский язык. Что, с одной стороны, кажется, что и правильно — потому что здесь у нас, музыкальная драма. Что и исходный чешский язык — не итальянский, не немецкий и даже не французский. Но с другой стороны — еще одно доказательство того, что музыка в этом спектакле не приоритетна и не привязан к фонетике языка. Хотели бы, чтобы мы сегодня, когда нас уже приучили исполнения оперы на языке оригинала, слушать «русалку» Дворжака на русском? Вряд ли. И, в конце концов, «Русалка», кстати, был создан примерно в то же время.
Результат был немного обескуражен: мрачная история не вызывает взаимные эмоциональные реакции. Обычный зритель, не имеющий богатый опыт слушанья опера ДВАДЦАТОГО века, трудно пробирается через партитуру, которая, как, что не боится диссонансами и атональными вокальными линиями, а, наоборот, полная гармония мягких и мелодичных оборотов, но тем не менее это тоже речитативна и лишенный тех музыкальных островков, которые получает в душе эмоциональный отклик. Вряд ли кто-то уронит слезу в финале, как это совершенно и рядом происходит в конце оперы, Пуччини, написанная в том же году.
Можно сказать, что в этом смысле «Енуфа», разделяет судьбу большинства опера ХХ века, которая все больше и больше становится делом истории оперного искусства, чем добро пожаловать именами в афише театра. Уже более 100 лет прошло, а они по-прежнему остаются «современными» в какой-то странной, настороженном смысле этого слова.